Князь пару секунд помолчал, промолчали, замерев от ужаса, и дядька с княжной — и больно нехорошим, тяжелым показалось мне это молчание… Наконец, Всеволод Михайлович вдруг зычно кликнул:
— Эй, Прошка! Зови сюда Любомира с воями, тут одного наглеца проучить надо!
В этот раз Кречет не стерпел, а тут же вскочив, быстро выпалил:
— Не губи, княже! Молод еще и горяч племянник, глупость говорит и того не ведает! Позволь самому проучить за дерзость!
Однако Всеволод Михайлович остался непреклонен:
— Поздно уму-разуму учить, нужно было в стороже твоей озорника наставлять да воспитывать. А теперь пусть вкусит батогов!
— Батюшка!
Это уже воскликнула княжна, чудо как хорошенькая от волнения: глаза горят, тонкие ноздри трепещут, полные губки приоткрылись… В любое другое время я бы ею залюбовался, но вот сейчас оно как раз максимально неподходящее для созерцания! Неспешно распрямившись, и одновременно с тем явственно ощутив, как тяжело бьется сердце в груди, как тело немеет от дикого выброса адреналина в кровь, я взялся за рукоять дареной сабли и, заслышав уже за спиной топот ног, спокойно вымолвил очередную дерзость:
— Пороть себя не дам. Живым не…
Но закончить фразу словами «живым не дамся» я уже не успел: голова вдруг взорвалась слева резкой болью, в глазах неожиданно потемнело, и последним, что я увидел, была стремительно приближающаяся земля…
…Оглушивший тяжелым, крепким кулаком будто бы сбрендившего из-за княжны племянника, Кречет, в последнее время старавшийся Егора не цеплять, потому как смущали его разительные в нем перемены (словно подменили юнца!), теперь чувствовал за собой острую вину. Недоглядел, не поставил вовремя на место за дерзость! А ведь уже после Пронска стоило… Да все не шла из памяти его схватка с татями на дороге, когда племяш его ослушался, но в итоге жизни их с Ладом и Микулой спас… Вот и думалось с тех пор голове сторожи, что не иначе как рука Божья ведет юнца! И в Пронске себя Егор проявил с лучшей стороны, заставив княжича себя выслушать да согласиться с ним, и в погосте гридя сам одолел, начавшего было народ смущать… Да вот только что ныне из того вышло?! Самому князю Пронскому дерзить осмелился, дурак! Рухнув на колени перед Всеволодом Михайловичем, Кречет истово взмолился:
— Не губи, не губи дурака несчастного, княже! Батьку его половцы срубили, без отца один матерью воспитывался, вот и дерзит чрезмерно! Но пощади, не лишай живота!
В шатер уже вбежали дружинники, обнажив клинки и разом шагнув к елецкому ратнику, но князь остановил их жестом руки:
— Быть по сему, живота не лишу. И батогами пороть не прикажу, помилую — хотя бы пошло ведь щенку на пользу! Но только на первый раз — а коли дурь из головы не выветрится, да речи дерзкие снова вспомнит, иль на княжну нескромно воззрится, так уж точно несдобровать наглецу! А вот сабельку мне его отдай — не иначе, как в Булгаре с боя взята моими гридями, признаю ее! Что же, сын мой подарил? Так, а я обратно заберу, пущай теперь урок дураку будет…