И правда, спешат к месту схватки куманы Кюльхана, числом давят ополченцев и пеших дружинников монголы и гулямы хорезмийские уже по обоим берегам реки. А как разглядели русичи приближающуюся «тьму» половецкую, так отправили гонцов к князю Юрию, предупредить о новой опасности! Добрался один из них до князя рязанского, поведал тому черную весть — и зашлось болью сердце княжеское, понял он, что силы вражьи многократно превосходят его заметно поредевшее войско! А тут еще тюрки спешенные сумели обойти ряды сражающихся с ними воев, да уже пытаются перегородить реку в тылу, сбив плотный строй копейщиков! Понял Юрий Ингваревич, что если еще хоть немного промедлит он, то все вои его падут в захлопнувшейся ловушке, и некому будет защитить стольный град Рязань!
Тогда с тяжелым сердцем приказал он пешцам в лес прорываться, да уходить, порубежникам же живой стеной встать и хоть ненадолго сдержать панцирных всадников монгольских и тюркских на реке! Сам же князь затрубил в рог, собирая вокруг себя горстку вырвавшихся из сечи гридей! Обратились они в сторону копейщиков вражеских, вывели вперед всадников с уцелевшими рогатинами, погнали во весь опор на врага!
Врезался в гулямов клин русичей, прорвал строй их, заплатив жизнями нескольких десятков налетевших на копья воев. Пробились, стоптали врага, прорубили широкую брешь в строю их! А следом поодиночке, группами по три, пять воев вырываются из сечи и прочие дружинники… Но большинство их так и осталось на месте, не сумев выйти из схватки. Уже окруженный, рубится вместе с полсотней уцелевших дружинников муромских князь Юрий Давыдович, рубится над телом брата, стрелой поверженного… Оттеснили от него воев елецких, коих и самих осталось менее трех десятков! Распластался на коне Егор, оглушенный и потерявший сознание от удара булавы, тяжело дышит Кречет, держащийся рядом с племянником. Рука его левая серьезно ранена палашом, щита поднять воин уже не сможет… Крикнул тогда ему отчаянно Микула:
— Уходи вслед за князем! Вытащи Егорку, мы татарву задержим! И Кречет… Позаботься о моих!!!
Сколько же отцовской боли в последних словах мужа и отца, что уже точно понял — не увидеть ему более родных лиц детей, их задорных улыбок! Ни обнять их, не услышать звонкие голоса, ни почувствовать тепло и запах любимых… Ни приласкать уже Микуле жену, ни заглянуть в ее колдовские зеленые очи — здесь останется ратник, на залитом кровью льду! Но выбор сделан — сам умирай, а товарищей раненых выручай! Вот Микула и выручает — хотя могучий дружинник наверняка бы сумел пробиться к князю, а там глядишь, и домой бы вернулся… Но выбор сделан.