– Знаешь, что было самое обидное? Начать и закончить войну за одну неделю, в первом же серьёзном бою. Наш полк в составе Второй армии генерала Самсонова оказался зажат в клещи в районе Грюнфлисского леса>39. Это в Восточной Пруссии. Рубка была славная. Месиво из пехотинцев, кавалеристов, орудий было такое, что уже и не разобрать, где враг, где друг. У меня подстрелили лошадь. Выпутаться из стремян не успел, оказался на земле. Левую ногу придавило. Лежу, машу шашкой, от кого-то отбиваюсь. От кого – не вижу, глаза кровью залиты. Потом – блаженное небытиё. Очнулся уже в плену. Шинель колом стоит, кровью пропиталась и высохла. Левая нога от колена всмятку. Правая рука посечена так, что пальцы не слушаются. От шеи через всю грудь глубокий шрам. Первое, что услышал: «Ваше благородие, родненький, очнулись! Счастье-то какое!» Это мой денщик, Петрович, надо мной курицей кудахчет. Вытащил меня из-под лошади, ухаживал, пока я был в бреду. Раны зашил, как смог. Потом начал меня уговаривать перейти к офицерам. Немцы в плену офицеров от солдат отдельно держали. Там и бытовые условия были лучше, и кормёжка. И, какая-никакая, медицинская помощь оказывалась. А ещё у офицеров была возможность освободиться из плена с помощью выкупа. Солдатиков же в плену хуже скотины держали. Но я без своего Петровича переходить отказался. Выкуп мне не светил, ты же знаешь, в каком финансовом положении находилась моя семья. Потом новая беда – нога загноилась, началась гангрена. Каким ужом Петрович искрутился, я так и не узнал, но он привёл ко мне местного эскулапа, и тот на живую отрубил мне топором полноги и прижёг сосуды, чтобы не кровоточили. Потом мне Петрович деревянный протез сам выстругал, к культе приладил. Палку нашёл, чтобы на неё опираться при ходьбе. Пришлось заново учиться ходить и пользоваться левой рукой…
Борис погрузился в воспоминания и замолчал. Саша тихо спросил:
– Сколько ты пробыл в плену?
– Три года… Знаешь, что удивительно? Ведь это больше тысячи дней, а я почти ничего не помню. Всё как один длинный-предлинный день – одно и то же, одно и то же. Полное отупение. Мы почти ничего не знали, что происходит в мире. Слухи, слухи. Только по отношению к нам конвоиров могли догадываться – если благодушное, значит, их дела на фронте идут хорошо, если вызверились, значит, наши наступают. Если испуганы, возможно, наши уже близко. Есть надежда на спасение, но и она не грела душу, так мы устали. Как будто в теле огромная дыра, и через неё ветер гуляет туда-сюда…
Да, как точно сказано! Именно так чувствовал себя Саша, находясь в пересыльном пункте под Керчью. И даже ещё раньше, за несколько недель до плена, когда стало понятно, что их борьба уже закончена, стала бессмысленной…