– Прямо сельская идиллия, – проворчала Аля, с каким-то подозрением вдыхая чистый свежий ветер, который ворвался в салон, вытесняя хоть и приятно прохладный, но все же мертвый кондиционированный воздух. Запахло пылью и какими-то травами. – Не люблю деревню.
– Отчего? Говорят, все мы родом из деревни, – насмешливо сказал я, намекая на ее не совсем городское происхождение.
– Там все фальшиво и тупо. В городе просто никому ни до кого дела нет, а в деревне каждый норовит залезть немытыми руками тебе в душу. Не скалься! Я знаю, о чем говорю. Сама много лет прожила в такой дыре.
Словно подтверждая ее слова, мы сначала обогнали ветхий «москвичок» выпуска эдак советско-застойных времен, затем с осторожностью объехали дымящий черным выхлопом и оглушающе тарахтящий трактор с вихляющей по всей дороге телегой. Но самым удивительным была третья машина, которая уже нас обогнала, когда я максимально замедлился, пытаясь вписаться между двумя огромными ямами на дороге, которая с каждым метром выглядела все хуже и напоминала последствия бомбежки. Свежевыкрашенный, но оттого не ставший новее белый «газон» с каким-то барахлом в деревянном зеленом кузове, обдав нас сизым облаком с забытыми с детства ароматами низкооктанового бензина, со скрипом тормозов и легким заносом остановился чуть впереди. Из кабины с пассажирского места высунулся немолодой водитель в драной тельняшке и засаленной кепке и, с улыбкой подмигнув Алене, кивнул неопределенно вперед:
– Вы, никак, заблудились? Небось, в санаторий чешете?
Мы переглянулись.
– В Трехсосенку, – сказал я. – Далеко это?
– Так я и говорю! В санаторий! Я как ваш лимузин с мигалками увидел, так сразу понял. Только что ж вы в окружную поехали совхозной дорогой? Ее, чай, с Союза не ремонтировали. Ваши давно другую отгрохали! Чудо, а не дорога! Стекло, прям, а не дорога!
– Далеко отсюда?
– Дорога-то?
– Да нет. Санаторий этот далеко?
– Да сразу за поворотом. Метров пятьсот. Там указатель увидишь. Совхозное правление направо, а тебе налево. Мимо не проедешь!
– Спасибо!
Водитель исчез, перебираясь на свое место, и скоро в механическом нутре грузовика что-то заскрипело, лязгнуло переключаемой передачей, двигатель заклокотал и «газон» с натугой тронулся.
Подождав, пока рассеется копоть выхлопа, мы поехали следом.
Скоро дорога, действительно, закончилась развилкой под указателем. Направо предлагалось ехать желающим попасть в Трехсосенку по ямам и колдобинам с едва просматривающимися остатками асфальта, а налево черной гладью бежала новая дорога. Она плавной рекой огибала обширную территорию, больше всего напоминавшую тюрьму. Старый кирпичный забор, беленный известью и обвитый колючей проволокой, дополняли новые металлические вышки наблюдения с застекленными будками. В них маячили силуэты охранников, которые замирали всякий раз, когда мы проезжали мимо, явно наблюдали и докладывали руководству. Пару раз мелькнуло нечто похожее на оружие. На заборе через каждый десяток метров трафаретными красными буквами было написано в две строки: «Режимный объект. Остановка запрещена! Огонь на поражение открывается без предупреждения!».