– Отчего бы нет? – она ловко для более чем почтенного возраста соскочила с кресла – Присаживайтесь! – указала на круглый стол возле окна, покрытый скатертью с цветочками – Чаю?
– Не нужно, спасибо – капитан раздумывал, как начать разговор – Я к вам, собственно, вот по какому делу… Вы, наверное, не помните одного из детей, детдомовского… Ермолаева.
Ее изрезанный морщинами лоб нахмурился больше: женщина прикрыла глаза и зашептала, перечисляя фамилии…
– Вспомнила – она спокойно кивнула – Виталик Ермолаев. Давно… уж лет тридцать прошло, больше даже…
– Ого, вы всех воспитанников помните? – Звонарев действительно был поражен.
– А как же! – Гейнрих улыбнулась – Своих-то детей нет, так каждый сирота родным становился. Надо кормить, одевать, учить… не поверите, сутками перед кабинетами выстаивала, просила помощи… даже – она хрипло рассмеялась, припоминая – матрас с собой носила: мне говорят – уходите, не будет начальника! – а я матрас разверну прямо у порога, и ложусь – ничего, мол, подожду… Тогда принимали.
От приятных воспоминаний лицо ее разгладилось, голубые глаза – выгоревшие от старости, но совсем не пустые – живо блестели… Капитан с восхищением смотрел на бабку, выглядевшую бодрее некоторых молодых.
– Ермолаев… – Звонарев перевел разговор в нужное русло – Что вы можете о нем рассказать?
– А вы, собственно, зачем интересуетесь? – Гейнрих осторожно села напротив – Случилось чего с Виталькой?
– Просто собираю информацию – расстраивать старуху не хотелось.
– Послушайте… как вас, говорите?
– Александр.
– Послушайте, Александр: у стариков две радости – стенать по поводу того, что смерть задерживается, и телевизор. Так что видела я ваше лицо, знаю, что вы натворили… Может, попробуете сказать правду – а я уж решу, помогать или нет?
Может, бабке и восемьдесят пять, но разум не потеряла… Звонарев смотрел в ее спокойные глаза – и вдруг решился:
– Видели мое лицо, знаете – и не боитесь?
– За прожитый век можно научиться отличать плохих людей от хороших! – не продолжила, но капитан оценил комплимент.
Коротко, в общих чертах, он поведал о случае с Ермолаевым и расследовании, поставившем самого следователя вне закона. Гейнрих помолчала:
– Спрашивайте! Что вспомню, расскажу.
– Да, собственно, я даже не знаю, о чем спрашивать. Может, расскажете, что помните?
– Много не расскажу, годы… Виталик был в детдоме пару лет… Хороший мальчишка, честный – хулиганил, конечно, но ведь на то они и дети.
– Пару лет?
– Да. Примерно до пяти в другом учреждении рос, потом перевели к нам – мать постаралась…
– Вы ее знали?