Взамен нашего интереса к его предмету Гвидо Петерс занялся некоторыми из наших предметов. Время от времени он ходил с нами на лекции, посещал с нами художественные галереи Дрездена и Берлина. Его не очень интересовала наука, историяискусств и этика. Он предпочитал искусство ради искусства, как в искусстве, так и в любви. Он был влюблён, влюблён не в какую-либо девушку в Лейпциге, а во всех девушек у себя дома в Австрии. Он писал любовные письма нескольким девушкам, которых, как он говорил, он "любил всех одинаково". "Я изливаю всю душу той, которой пишу, затем перехожу к другой и пишу ей от всего сердца". Ему всегда хотелось почитать нам последние два-три письма, и он так и делал до тех пор, пока однажды я не остановил его.
- Нет, - возразил я, - не читай его. Сыграй его на рояле. Сначала он недоумённо посмотрел а меня, затем понял смысл, прыгнул к роялю и сыграл это письмо.
Впоследствии он играл их все, и наконец, в порядке эксперимента он приложилсюда психологию. Я побудил его сыграть письмо, которым он был исполнен ещё до того, как написать его. Впечатление изумило его. Ему уже больше незачем было писать его. - Нет, - воскликнул он, - теперь я не могу писать его. - Конечно нет. Пока он играл нам своё любовное письмо, он был преисполнен любви. Он излил нам всё своё сердце, и после этой оргии ни ему, ни нам не оставалось ничего другого, кроме как пойти креке, взять лодку и медленно, тихо, сентиментально плыть вверх по реке, чудесной речушке под сводами деревьев, и с замираньем сердца слушать соловья.
Для меня эти оргии обернулись весьма серьёзно. Для Иоханна это была просто музыка, для Гвидо это было искусство и любовь, всего лишь. Немцы, упоённые таким образом, становятся просто сентиментальными идиотами. Но мы, американцы, практичные люди. Если уж мы взволнованы, то мы подвигнуты к действию. Если мы напьёмся, то нам хочется что-нибудь разбить. Я разорвал прежнюю помолвку и женился.
И в моём поведении виноват не только Гвидо, его музыка и его любовь к далёким девушкам. Наступление весны в неподходящее время, сразу же после зимы, имело к этому какое-то отношение. К тому же были лекции Вундта и жесткий научный дух его экспериментальной лаборатории. - Нам нужны факты, ничего, кроме фактов, - обычно говаривал он. Лаборатория, где мы изыскивали факты и измеряли их аппаратурой, представляла собой кладбище, где старый идеализм бродил как жуткий призрак, а философское мышление считалось грехом. Однажды, когда старый добрый профессор просматривал наши работы, он вдруг увидел своим единственным зрячим глазом только что вышедшую великую книгу по психологии Уильяма Джеймза. Злоупотребляя экспериментами Вундт почти совсем ослеп, он видел только одним небольшим пятнышком в сетчатке. Он взял Джеймза, устремил своё зрячее пятно на первую страницу, и сразу же начав читать, поплёлся как лунатик к двери.