Я вздыхаю, поворачиваюсь и просовываю руки сквозь прутья решетки. Это последний раз, когда буду в цепях. Уж я, черт возьми, об этом позабочусь.
Септимус подзывает стражника. И тот сковывает мои запястья за спиной и лодыжки вместе, пока я смотрю в печальные глаза Элоизы.
— Я люблю тебя, — шепчу ей.
— И я тебя, — шепчет она в ответ.
***
Меня выводят из камеры и тут же окружают несколько стражников. Септимус спешит по длинному тёмному коридору, и мы вслед за ним. Что-то в поведении Септимуса настораживает. Он очень взволнован, как будто… как будто вот-вот потеряет свою самую большую дойную корову во всей Римской империи. Он заработал на мне миллионы сестерциев.
— Ты уверен, Септимус? — обращается к нему один из стражников.
— Мне кажется, он в боевой форме.
Септимус поворачивается к стражнику с хитрой ухмылкой на лице.
— Я когда-нибудь подводил тебя раньше?
И тут зловещее ощущение пронзает меня.
— Я ставлю все свои сбережения, — продолжает стражник. — Двадцать три сестерция.
— Тогда сегодня вечером ты будешь пировать, пока твой не живот не застонет. Будешь трахать шлюх, пока твой член не попросит пощады, — и Септимус гаденько смеётся.
Я останавливаюсь, и все поворачиваются ко мне.
— Ты… ты ставишь против меня. Так? — выдавливаю из себя ошеломившую меня догадку.
Септимус пожимает плечами.
— Да, старина. Ты не выйдешь живым из этого боя.
Страх начинает давить на меня, как свинцовый груз.
— А как же Элоиза? Что будет с ней?
Септимус пятится назад, прекрасно зная, что я убью его, если мне предоставится такая возможность.
— Я уже продал ее сегодня утром, — шипит он и его глаза искрят от злости. — Очень и очень выгодно продал.
Кровожадно зарычав, бросаюсь к нему, но дубинки стражников градом обрушиваются мне на голову, и я падаю на колени.
Я борюсь с надвигающейся чернотой, но даже всемогущий Кезон Винициус не может сдерживать ее вечно. В конце концов… с именем своей возлюбленной на губах… тьма одерживает надо мной верх...
Прихожу в себя уже один в каморке, из которой всегда выходил на арену.
***
Моя голова чертовски сильно болит, когда я стою на арене под нещадно палящими лучами послеполуденного солнца.
У меня нет выбора, кроме как бросить все силы на то, чтобы пробиваться к свободе и вернуться к своей возлюбленной. Я уничтожу всё, что стоит между мной и Элоизой. Я пообещал ей, что она больше не будет рабыней, и собираюсь выполнить своё обещание.
Толпа гудит от возбуждения. Это мой последний бой, и все, кто хоть что-то значат в Риме, находятся здесь.
Я представлял себе этот момент в течение многих лет. Представлял себе день, когда наконец разорву цепи, порабощающие меня, но теперь вместо волнения и предвкушения скорой свободы, во мне поселился страх.