Савву я узнал с трудом. Савва Петровичев стал какой-то одержимый, на нерве такой. Суетливую черту умело скрывал, но проскальзывало что-то острое и в то же время непроницаемое во взгляде, что-то его занимало больше нашего с ним разговора, о чём-то он постоянно думал, гонял в мозговых извилинах. То есть внешне он был узнаваем, как и в школе идеально подстрижен, в идеальном костюме, но он, во-первых, стал сантиметров на десять выше, то есть выше меня стал. Вместо приветствия сразу сказал (видно, достали его возгласами по поводу его роста):
− Спортом в академии занялся, алтиматом, вот и подрос, − и улыбнулся такой неловкой обманной улыбкой, которой он ставил в неудобное положение учителей: им тяжело было ставить ученику с такой стеснительной улыбкой двойку.
− Наши вашим всегда проигрывали в фрисби, − улыбнулся в ответ и я, решив блеснуть знаниями о студенческом спорте.
− А ты не играл?
− Я болел.
− Чем?
− Болельщик. Приходил поболеть за команду.
Преувеличил конечно. Я действительно пару раз ходил на Останкинский стадион поболеть за наших – там проводили соревнования по летающим тарелкам. Наши парни играли, а девчонки рядом тренировались. Один раз мимо шёл какой-то высокий мужик. Оказалось − известный спортивный комментатор. Все девчонки прекратили игру и раскрыли рты, а он сказал: «Что смотрите? Тренируйтесь».
Савва. Изменился, во-первых, внешне. Во-вторых, изменился его взгляд и повадки. Савва Петровичев стал какой-то одержимый, на нерве такой, он постоянно думал, гонял в бошке. Позже, когда мы стали общаться до меня дошло: он считал в уме, просчитывал, умножал, делил – коммерческий же директор, но он, надо отдать ему должное, не зацикливался из-за незначительных убытков, не заморачивался, говорил в таких случаях: прибыль – наше всё, остальное приложится.
Николай Георгиевич принял меня как родного, усадил, позвал Филипчика, но я так устал, пока ехал, что отказался от еды, попросил воду и вина:
− Вина, если можно.
− Можно, Антоний, − обрадовался Жорыч ещё больше. – Ещё как можно!
Савва сел напротив. Длинные столы и лавки больше не казались мне привлекательными, от них веяло мощью хозяйства Собакевичей. А ведь они меня в бараний рог согнут, подумалось мне. Но разговор был лёгок и мил, Савва рассказывал об учёбе в финансовой академии, о машинах, о закупках, о том, какое это непростое дело. Ни слова о школе и девочках – а в школе-то он просто заколебал разговорами о сексе. Савву, я так понял, не очень интересовали теперь любовные услады.
Жорыч ввернул-таки в разговор: ты, мол, поступил некрасиво, а он вынужден надеяться и ждать, где он найдёт такого профессионала.