Он говорит о спорах с отцом насчет этих драфтов-отборов или бизнесе? Или о чем-то другом? О ком-то?
– Ты больше не хочешь играть? – хватаюсь за соломинку и почти улыбаюсь, когда Жаров продолжает тему.
– Мне нравится футбол, – звучит твердо, уверенно, – но я не вижу его делом всей жизни. Я неплохо соображаю в других темах, и… Я не хочу к тридцати остаться с отбитой головой и полным комплектом металлических пластин по всему телу.
В груди щемит. Что-то похожее есть между нами: Ярик, если послушать отзывы, был отличным квотербеком, я неплохо справлялась с балетом, судя потому что меня до сих пор с распростертыми объятиями ждут в ансамбле. Только мы оба добровольно отказываемся от легкого пути, надеясь добиться чего-то большего. Я понимаю его как никто другой.
Мгновения тишины хочется заполнить, вдыхаю воздуха в легкие.
– Я-я, – снова нерешительно спотыкаюсь уже на первых словах, – не хотела отбирать у тебя отца.
Фух, не верю, что сказала.
– Нельзя отобрать то, чего нет, – звучит едва ли громче шума прибоя вдалеке. – Почему ты бросила балет?
– Мы так не договаривались, – протестую.
– Если у тебя есть и другие вопросы, будь добра ответить.
Черт. Не скажу же ему, как было на самом деле? Об этом я даже с мамы взяла обещание молчать.
– Все просто. Пришло время выбирать между танцами и учебой, – отвечаю уклончиво, не договаривая о первопричине. – Я выбрала второе.
– Раньше тебе ничего не мешало совмещать, – замечает, будто знает лучше меня самой.
Не знает!
– А потом стало мешать.
Паузы раздражают. Так сложно развязывать этот Гордиев узел.
– Спрашивай уже, язык, вижу, дымится, – издевается.
Да, потому что есть самый важный вопрос, из-за которого я плакала дольше всего.
– В тот день, когда ты отвез меня к озеру, ты сказал…
– Что никто не знает об этом месте, – напоминает дословно, будто и не прошло четырех лет, будто все было только вчера. – Я не врал.
И маленькая наивная девочка, что по-прежнему живет где-то глубоко во мне, очень хочет ему верить. Она ищет подтверждения словам да так явно, что вызывает у Жарова лукавую улыбку.
– Я никого не водил туда, птичка. Ни до, ни после.
И я почти сдаюсь, почти верю ему. Боже мой, я так хочу верить! Настолько, что это становится открытием для меня самой. Настолько, что меня начинает трясти, начинает ломать. Настолько, что я срываюсь, выдохнув все, что держала в себе.
– Тогда почему? Почему? Ты! – Первый удар прилетает ладошкой прямо в грудь подлетевшего ко мне Яра. – Зачем ты сделал это? Зачем разослал фотографии? Зачем, зачем?
Слезы льются литрами из глаз, грозятся устроить Всемирный потоп, который и Ноев ковчег не спасет. Кулачки стучат по каменным плечам в бесполезных попытках оттолкнуть, вдохнуть свежего морского воздуха, а не знакомые чертовы цитрусы!