Хотел много и сразу, перестать прятать чувства, высвободить дурман, что едко отравлял меня. Её хотел физически украсть, а душевно запереть, восполнить пробел, и зашпаклевать сквозную дыру в груди рядом с разбитым сердцем. Позорно, как школьник признался в любви, хоть и в шуточной форме. Ну не мог я позволить обнажится до конца, вот и прикрылся скабрезным юмором.
Зря старался, потерял контроль, наверное просто отвык от мысли, что людям свойственно предавать, ломать других в угоду себе. С целью наживы, денег, статуса, призрачного налёта чувств. Знал же как все будет, даже смешно стало от того, что не сразу понял не надолго наша идиллия. Кукловод вновь притянул любимую куклу.
Смотрел на Ксюшу и ощущал себя полным кретином. Жаждал любви, выворачивался, бился за ничтожную иллюзию стать счастливым, а в итоге получал удар в спину, на которой и места живого уже не оставалось для предательских штыков.
Кровью захлебывался, когда Вадим с отморозками пинали меня во дворе, самоутверждаясь за счёт слабости моей. Но и тогда страдал меньше, подозревая что хруст в груди это не лопнувшая гордость, а переломы.
— Я не люблю тебя Андрей, ни сейчас, ни тогда когда спала с тобой. Это был просто секс, — меня сломали её слова, пущенные по венам чистым ядом, конвульсией пробив мышцы. Сил бороться, вгрызаться в то, что не принадлежало тебе, становилось бредом. Отпускал её, брезгливо отмываясь от мыслей о ней, не мог позволить себе звать обратно.
Сука, а ведь знала куда бить, там где тонко, где лёгкой паутинкой прикрыто от чужих глаз, но до сих пор гнило. И ныть не переставало… никогда… ни в минуты буйного оргазма, ни в обычные дни уединения с ней.
Выбить желал Ксюшу, но она снова возвращалась, каким-то адским наваждением проникала в пустую голову, прокатывалась секундной судорогой по телу, оставаясь на языке горьким отчаянием. Душу изливала о своём наркоманском прошлом, а я ударить её хотел, боль причинить. И так злился на эти реакции, что бежал прочь от неё, чтобы остыть, ведь из-за тайн Ксюшиных любить её я не перестал.
Сильней прикипал, ведь знал каково быть поломанным и ненужным. Прощать хотел, душить в своих руках и никому не отдавать. И прощал… боль с ней делил, в постели пропадал, чувствуя не похоть, как обычно, а дикую зависимость, изъедающую. Вёлся как пацан малолетний, на любой пинок реагировал, словно ждал подножки.
Дождался. Ксюша… моя… единственная, кому я впервые за столько лет открылся, поверил и допустил не только до члена, в душу пустил, пинка дала. Придурок сопливый не иначе, раз верил, что может быть по другому.