Омерзение к самой себе клокочет в горле, пузырится неистово, словно желая прорваться наружу истошным криком. Но тот застревает в связках, трусливо дурачится в прятки. Играя на нервах, но прикармливая мучителя могуществом.
Парализовано застываю, принимая грубые поцелуи, слыша хриплое дыхание, но не останавливая Вадима, и даже не запрещая переходить грань. Всё бесполезно, он не отступит, а я приму эту угрюмую тень, дам ей себя поглотить, пережевать и выплюнуть с той самой попёртой гордостью.
— Докажи, как ты любишь только меня, — выдыхает на ухо, сильнее прижимаясь ко мне. — И не трешься своим причинным местом об рычаг власти своего выпускающего редактора. Ну-у…
Воет как бешеный, но и этим леденящим душу возгласом не перебивает лязг бляшки ремня. Соскакивает с места, словно сорвавшийся зверь с цепи, а всего-то ширинку расстегнул. Что же меня ждёт дальше?
Отталкивает к столу и я теряя равновесие, цепко хватаюсь за его край, до ноющей боли под ногтями, глотая собирающиеся в комок слёзы.
Становится муторно, с вязким предчувствием чего-то страшного, сидящего под рёбрами. Там будто раздувают огромный шар из позорной боязни и тот увеличиваясь в размерах с каждым шагом Вадима в мою сторону, сжимает лёгкие, выталкивая воздух из них, и отбирая возможность трезво смотреть на ситуацию. Делать что-то: давать отпор, ну или тупо орать взывая к помощи посторонних людей.
— Ты опоздал с проверками на мою девственную чистоту лет так на десять, а то и больше, — огрызаюсь, стараясь не выдать волнения, но оно против воли выползает, проявляясь еле заметным дрожанием и его улавливает Вадим. Берет на нюх мой страх, упиваясь властью.
Жадно сдавливает ладонью щёки, побуждая меня открыть рот, чтобы потом скользнуть в него горячим языком, несдержанным, дерзким, не терпящим возражений. Выпивая поцелуем всю меня без остатка, жёстко вытесняя и без того помутившийся рассудок за рамки.
Свободной рукой зарывается в волосы, тянет и я подчиняясь дерзости, запрокидываю голову. Освобождаю доступ к шее, покрытой капельками испарины, которые он собирает сухими, обветренными губами, царапая нежную кожу. Посасывая и кусая, расписывает её буйным цветом, который к утру превратится в метки подобные тем, что покрывали тело Андрея.
— Я помню, что ты не девочкой мне досталась, но это никогда не мешало мне, скорее нравилось и заводило, — прищуривается, выжидает чего-то, подогревая на медленном огне собственное эго. — Ты кошкой голодной всегда была подо мной. И я не позволю, чтобы кто-то кормил тебя десертом. Ты моя … была… и будешь…