Или это было еще раньше, в древние века, когда первые христиане жили не по Закону, а по божественной свободе и вольной ощупи смыслов, исповедуемой упрямым апостолом Павлом, наперекор своей догматической братии.
Вернее, представил какого-то прошлого себя, еще до рождения, до сковавших его генов родителей, когда, вероятно, был самим собой.
Коллеги смотрели на нервного Лопухова с недоумением: что это с ним? И шептались:
– Вздулся пузырь да и лопнул.
– Он что, с приветом? – тупо удивлялся один.
– Среди умных нормальных нет, – обрезал другой.
– Что поделаешь, где сила, там и норма, – философствовал третий.
Лопухов тоскливо смотрел в высоко поднятое окно своего подвала, где были видны шагающие ноги прохожих. Его подозвал за свой железный шкаф кадровик Злобин, как это бывало раньше.
– Я за тебя похлопотал. Пройди в кассу, получи сто юаней.
– С какой стати?
– Ты что, не знаешь? У нас сегодня митинг, посвященный нашей победе. Все получили, так что, обязаны пойти.
Лопухов выпрямился.
– Я не пойду.
Он удивился себе, с каким наслаждением высвобождался из своего обычного страха. Кадровик изумился.
– Как это?
– Не хочу.
Ошарашенный кадровик побагровел:
– Как! Я тебе помогал всем, чем мог. Вот как отблагодарил! Это тебе так не пройдет.
С него спала проклятая пелена страха – обидеть нелепой правдой, и неизбежности перед чем-то всесильным. Неодолимое чудовище, навалившееся на него и заставляющее прыгать и увиливать, наконец, откатило от него.
Лопухова вызвали в кабинет начальника департамента.
За длинным столом в ряде кресел редко сидели руководители среднего звена, на стене – портрет уверенного мачо – вождя. Обстановка уже не вызывала былого страха. Лопухов смотрел на них, как на неопасных инквизиторов, с любопытством младенца.
Начальник департамента, пожилой человек, заговорил усталым безразличным басом:
– Тут к нам приходят сообщения о вашем странном поведении. Обособились от коллектива, участвуете в протестах. Так ли это?
– Я не обособляюсь, – доверчиво сказал тот. – Наоборот, хочу убрать все преграды между нами.
– Как это?
– Хочу быть свободным.
– Жить в обществе и освободиться от общества нельзя.
Лопухов подавил желание увильнуть от угрозы.
– Нельзя, но общество может стать свободным.
Ему захотелось объясниться, глядя в непроницаемые глаза зама. Представил свой сад, свою маленькую семью с пуделечком Норочкой. И сознавая, что ничто не может изменить этот непроницаемый взгляд, улыбнулся:
– Наверно, дома, в кругу своей семьи, вы совсем другой.
Тот удивился.
– Причем тут это?
– Я обращаюсь к тому, кто там, в своей семье, свободен. Когда-то вы или ваши отцы спорили до хрипоты, и никто над вами не стоял с угрозой показательной публичной порки.