Страна иная – дорога.
Летишь – вне привычных зон,
И остро, и сладко, и строго,
И хам по-открытому зол —
Сигналит сзади – из древнего
Чужого – враждебно гоня,
Виляет и здесь, чтобы первым,
В последнем веке юля.
Но звонкое чувство полета
В инерции тихой планет
Единственно верное что-то,
В котором гибели нет.
Чистая страсть к технике привела к нему соседа Пахомова, он всю жизнь возится со своим старым «жигуленком», умеет оживить любую технику. Худой и рукастый, он залезал под дно, проверяя движущие части, хищно похлопывал кузов по бокам. И они, измазанные грязью, счастливо смотрели друг на друга.
И снова сидели на крылечке и курили. Пришел отпущенный под подписку о невыезде общественник Петров, тоже сосед по даче. Пахомов упрямо вещал:
– Пришло время правды. Открылись истины, которые так долго скрывались под ложной завесой прежнего времени.
– И какие же? – ухмыльнулся Петров.
– Слава богу, мы вернулись к своим корням. Теперь защищены глухим забором – нас не достать ни санкциями, ни атомной бомбой. Пусть попробуют.
Лопухов обеспокоился.
– И что, так и будем жить шагая задом наперед?
– Это еще посмотрим, кто идет задом! – возмутился Пахомов. – Там на Западе давно в ж…
Петров опасно засмеялся.
– Лопухов, убери этого неандертальца!
– Посмотрите, что делается! – вскричал Пахомов, всплескивая худыми руками. – Рухнула старая геополитическая ситуация. Мир перестал быть однополярным. Мы среди первых.
– С нашими ржавыми железками, – усмехнулся Петров. – Вроде ваших автомобилей.
Лопухов оскорбился за свою белую лебедь (или белый лебедь?). Пахомов воодушевился.
– Ничего, только начинаем. Вон, не стало олигархов, отдали государству все богатства и отбывают трудовую повинность. Так сказать, служат народу. А сколько импортозамещенных изобретателей появилось.
Петров встал.
– Это невозможно слушать. Откуда вы все беретесь?
Лопухов сказал примиряюще:
– У него свое мнение, а у тебя свое. Мне, вот, любопытно, откуда берутся убеждения.
Петров фыркнул.
– Источник один – наше тысячелетнее невежество, оно как дышло: куда повернули, туда и вышло.
Лопухов любовно смотрел на свою белую лебедь, видную сквозь темную гущину листвы яблонь, на освещенный из окна куст гортензии, цветущий сиреневым гроздьями.