– Кризис веры, доверия – опрокидывается вся шкала человеческих ценностей, веет ледяным ветром разрушения. Выветрилось чеховское: «Какое счастье – уважать человека!» В обществе происходит привыкание к бесчеловечности. «Долой литераторов – сверхчеловеков!» – этот лозунг понуждал забыть, что писатель – совесть народа, а не его рупор. Достоинство покидает нас, втайне не уважаем себя.
____
После диспута я предложил перекусить. Мои сотрудники сообразили скудный ленч, быстро разложили на столах несколько подносов с тарелками бутербродов из дефицитной колбасы и сыра, и несколько бутылок водки. Разлили в маленькие разнокалиберные рюмки.
После первой начался галдеж. Появившийся к ленчу автор поэм о святом русском народе с мстительным выражением на худом лице, с редкими сальными волосами на голове, стоя разглагольствовал, размахивая бутербродом:
– Мы ставим великих, всю культуру в золотые рамки. Если бы не было Пушкина, на его месте стоял бы Жуковский, и мы бы заметили в нем столько достоинств, что не замечаем сейчас. А культ Пилсудского в Польше? Не хочет народ видеть его реальным! Это – и у нас. Ни Ленина, ни Бухарина, ни Ельцына не хотим видеть, как есть. Несем на крыльях своей веры в святость. Реакция кризисных эпох на мечтания о стабильности жизни. Образ в золотой рамке – почему он именно в таком виде оказался нужен, выделился? Дело не в нем, не в Пушкине, а в нас. Пушкин гений, так как он нам нравится, а не от того, что великий поэт.
Он дергался невпопад, вызывая ощущение дисгармонии. Мелькали его кажущиеся неопровержимыми афоризмы:
– Трезвая ясность дневного Пушкина… Созерцательный аскетизм Гоголя… Созерцательный эстетизм Тургенева…Православная реакция Достоевского… Буддийское неделание Толстого… Лермонтовская действенность ночного светила, его ницшеанство: не понял христианства, не захотел смириться – и погиб. Метеор, заброшенный из пространств. Воля без действия, без точки опоры, в пустоте. «Они не созданы для мира, И мир был создан не для них»…
Я был поражен скорострельностью афористических перечислений классиков. Сальный, как я окрестил его про себя, выпуливал:
– Достоевский понял на эшафоте, что все революции ничего не стоят. Победа или поражение – приводят к эшафоту тех или других.
– Вы за кого? – выкрикнули из дальнего стола. – Непонятно!
В ощущении, что не допили, участники стали пересматривать всю литературу, все, что устоялось за годы и века.
Журналист и критик с изможденным лицом, у которого репрессировали родителей, пьяно выдавал то, что наболело, бросая в лицо сидящему напротив крепенькому, юркому литературному критику из правления Союза писателей: