Слышу споры откуда-то из будущего, что природа враждебна человеку, неизбежно поглощает его в своей земле. И вообще в ней вытесняют и поедают друг друга растения, живые существа. Человек пришел, чтобы внести гармонию в природу. Но почему же не цивилизация, а она навевает такое благоговение и священный ужас?
Зашел в свою пещеру. В ней, наполненной горловыми звуками волосатой родни, такая таинственная поэзия спасительной общности, которой – чувствовал – никогда больше не будет в моей жизни. «Э-э-э», – воркует моя семья. Это похоже на авангардную музыку, настоящий лаконизм языка-междометий древности, с его поразительной экономией. Что-то вспоминается – многоречивое, многоглаголющее, расхристанное, газетное, – какие-то смутные тома на полке.
Разжигаю кремневым кресалом огонь в пещере. Задним умом соображаю, что человек уже стал хозяином огня, который принесет огромные опасности. Дальше будет наука и техника, которая будет иметь двойственную природу, и надо научиться овладеть этим хозяйством.
Тепло от жара, в котле булькают куски мяса оленя, убитого мной.
Каждый занят своим необходимым для всех делом. Нас мало, и каждый ценен, как целый мир. У моей волосатой родни, еще такой небольшой, не могло быть врагов внутри трайба, серьезная угроза могла возникнуть только вне его, скрытая за густой листвой леса. Бич голода гнал нас на поиски пропитания, чтобы не погибнуть. Мой род нашел способ кормиться – стали собирать разные злаки – дары природы, а потом сами сеять собранные злаки.
В углу умирал старейшина, досаждая нам хрипом. Мы думали: скорее бы… Никакой истерики, естественный цикл природы.
Только обстоятельства голода и выживания могли корежить наши души враждой. Я не представлял, что кто-то из моей малочисленной родни может надеяться на одного вождя, как, смутно видел, в грядущих поколениях «совки» будут надеяться только на одного человека. Ибо устройство нашего маленького общества не переносит иждивенцев, как и устройство природы, хотя боялись демонов. Мы не догадывались, что возникнет вражда не только между племенами, но и внутри нас, и это разрастется в истории до предела – угрозы уничтожения всех в ядерном взрыве.
После обильной еды из убитого животного и вареных злаков я взял кресало и начал высекать на каменной стене рисунки – мои демонические восторги и страхи. И не думал, что мое искусство может перейти во враждебное противостояние с природой, и что в нем – само спасение, любовь, внутренне примирение со всем живым.
Я бессознательно живу веками напряженной культурной жизни, чувствую эпохами. Словно одновременно умудренный последующими поколениями, размышляю: я, кого назовут кроманьонцем, такой ли, как будут мои потомки: эгоистами, смиряющимися с злодействами тирана, «как бы не было хуже», из зависти готовыми порвать успешного или признанного людьми, и т. п. Нет, я не такой, люблю жизнь, моих близких, за которых могу порвать любое зло, и благоговею перед демонами, руководящими миром. Значит, и то, что говорят обо мне в будущем – неправда. Я мог убить, зарезать свинью ради существования рода, – не более того.