– Кончается великий роман художника и власти. И прогрессивные художники, жертвовавшие собой «ради истины». Вместе с освобождением слова и образа пала последняя преграда, отделяющая их от рыночной ситуации. Миновало «единство культуры внутри храмовой ограды». Она должна быть свободной от религии и этики. Искусство перестало быть органоном небесных истин, стало органом смятенной человеческой души, которая через искусство достигает самосознания, берет на себя ответственность за поиски. Сейчас надо сохранить связь искусства с судьбой человека, самого мира. Найти дорогу к небу.
Да, я всегда думал, что все идеологическое советское искусство – узко, и надо прорываться над, в неиделогическую высоту, поверяя ее глобальной иронией.
Художник-диссидент с впалыми щеками и густой бородой до груди, участник известной «бульдозерной выставки», тихим голосом выдавал откровения, обдуманные в тиши сидения на Западе:
– Наш гротеск карнавала помогает почувствовать трагедию не только сегодняшнего мира, но и всего мира в его прошлом и будущем, во всех его измерениях, во всех меридианах. И на Западе так же попахивает катастрофой того же сорта –моральной, эстетической, экологической. Наступление техники обездушивает мир.
Меня обрадовал мужиковатый, с бородкой кинорежиссер, он упирал на стиль. Не найдя в мире мифологической завершенности и гармонии, герой обретает эстетическую – краски веселой осени дают то, что не в состоянии дать Париж и прошлое. На место мифа как организующего начала нашей жизни водворяется стиль, придающий ей гармоничнсть другого качества. Мы пытаемся отвязать сюжеты от реальности, а надо лечить, возвращать вещам излучение и тайну. Для этого нужна альтернативность сознания.
Я вспомнил свои мысли о стиле, как самовыражении, – вопле страдающей души, а не пресных споров о соборности и личности.
Подслеповатый поэт-абурдист с крестьянским лицом бросил:
– Жизнь нельзя просто выбросить – это жизнь, пусть и мусорная. Ее надо оформлять этически, а не с избыточной ненавистью или отстранением (я – яхонтовый, а вокруг кошмар). Гораздо интереснее, что ты не общечеловек, а тутошний, советский. Уникальная страна, уникальный опыт – и он-то всем интересен.
Это был укор мне. Я думал об этом, но – как вырваться в этическое, когда попросту злюсь на иждивенцев? Как сделать чужое мне, ужасное – эстетическим? То есть, не переживать ужасное, а оценивать его со стороны. К политикам, обычным людям я отношусь слишком лично. Может быть, надо вырваться в другое измерение. Есть люди по профессии занятые небесным, и занятые земным. Как распутать этот узел, в моем положении?