Знакомый французский философ, лысый еврей с отвислой губой, побывавший на диспутах в нашем Движении, из сочувствия к нам заверил, что сейчас западные демократии тоже переживают двойной кризис доверия – общества по отношению к своим институтам и классу, и граждан и народов между собой. Война заложена в самой структуре международного пространства, в многочисленности государств и отсутствии верховной власти. Но современное общество индустриальное и гражданское, не военное, стремится больше к богатству, а не славе. Международная система легче организуется экономически, чем политически. Элементы совместного управления и мировой организации есть – консенсус, слияния, способность восприятия мировых проблем. Но еще существует анахронизм биполярного равновесия, актуальны договора о разделах территорий. Мы вступаем в новое средневековье – анархия, конфликты, религиозные банды, открытая ненависть.
– Вы влиятельное движение, – обратился он ко мне. – Не совсем понятно, в чем ваши цели.
Я загорелся:
– Мы помогаем строить новый мир, еще неизвестный для вас! Это будет нечто новое для цивилизации. Хотим привить нравственность к дичку экономики.
Показалось, что все усмехнулись. Правительству России перестали давать кредиты, не было доверия должнику. И моему Движению ждать было нечего.
Но удалось собрать кое-какие средства для продолжения работы влиятельного в России Движения «За новый мир».
На экскурсии не было времени. На улицах ходили озабоченные люди, бессмысленно бродили седые нищие негры в засаленных замшевых куртках. Я заметил по книжным киоскам, что за границей поднялись цены на искусство сталинизма.
Во время отъезда на меня набросился парень-диссидент – много лет отсидел в психушке «за политику», в 87-м отпустили сразу, за границу. Он наступал на меня.
– Какие же холодные подлецы правят вами, калеча людей!
В квартиру неожиданно ворвался Коля Манжурин, с которым я работал до института на Дальнем Востоке в газете «Тихоокеанский комсомолец». Вежливо снял грязные туфли, несмотря на протесты жены, поискал, куда их положить.
– Я обычно заталкиваю внутрь комки газеты, чтобы сохранить вид.
И в носках торжественно ступил в комнаты.
Провинциальная бесцеремонность расейских простаков, уверенных в праве быть принятыми радушно. Или это наша установленность образа жизни, привычек, то есть наш простодушный эгоизм? Коля же рассчитывал на такую же провинциальную раскрытость нас, москвичей. Мы с женой двигались немного неестественно.
Лицо жены было напряженно приветливым. И все же я обрадовался – в Коле есть что-то восхитительно наивное, и нет камня за пазухой.