– Может, все-таки отдать в английскую школу?
– Нет, она же заикается. Все пути закрыты, кроме музыки. Спортом она никогда не будет заниматься.
Я вспомнил, как вмешался, отшлепал ее за верчение и нежелание заниматься музыкой. Она кричала:
– Спаси, мама!
Мама открыла попу и увидела покраснение, и слезы, и упреки. У меня отчаяние – воспитывай сама, больше не буду. Во мне все было отравлено, раздражено, и жалость, и чувство – вот что-то потерял навсегда в наших отношениях.
Я все думал: чепуха это, и спортом будет заниматься, и не надо за уши тянуть куда-то. Обнаружатся способности – сама найдет дорогу. А нет – пусть будет обыкновенной.
И жалел, что вмешался. Противно на душе.
Сегодня повели Светку в школу, она в форме – коричневое платьице с белым кружевным воротничком. Катя сумела устроить ее в музыкальную, потому что она заикается, а здесь можно играть молча. Ее мнение: сейчас – повальное увлечение спецшколами. Мирное время, больше времени для дома, для обучения детей.
В школе встретил знакомого – говорливого, с пухлыми щеками редактора из издательства "Музыка". Он в войну потерял семью, думал: жизнь кончена, но "встретил в жизни одну порядочную женщину", и вот – сыну 12 лет, второму – 6, сочиняет сам музыку, спрашивают на экзамене: "Почему неправильно спел?" "А так лучше". Говорили о политике. Он уверен – нужна двухпартийная система, и нечто вроде конкуренции.
Жена недовольно тянула меня к выходу.
Утром Катя сказала, что я ей приснился.
– Во сне ты гораздо лучше, чем наяву.
Встретился с другом Валеркой Тамариным. С ним недолго, после университета, я работал корреспондентом заводской газеты "Сталь и шлак". Он длинный, ловко двигающий худым телом, говорил по телефону эвфемизмами, чтобы не поняли рядом.
Я увязался за ним – он ехал к другу Толе Руденко. Полгода держал его транзистор, решил отдать.
Шли по улице Горького. Он говорил о себе, в его манере:
– Нашел работку в АПН. Радиостанция "Родина". Прочитал за одного там коммуниста. Редакция знает, все знают. Сел в комнате-кабине, с окошком. Тишина, аж в ушах звенит. Слышу: "Не трогайте, пожалуйста, бумагу. Ближе к микрофону. Ориентируйтесь на весь мир. Весь мир слушать будет". Потом в окно махнули. Я начал читать дубовый текст, как "в детстве мой отец был пастушком, и ему помогли коммунисты" Пересказал монотонно, но под естественность, выбрался весь красный.
– А что! – словно защищаясь кричал он. – Зарабатываю! Как раньше не зарабатывал. Поздравь, с женой развожусь.
Зашли к Толе Руденко – можно?
Жена Толи в халате чистит картошку. Глянула, и резко: