– Ко мне нельзя, а к Толе – как он скажет!
Валерка протягивает ему транзистор.
– На, возьми!
И повернулся прочь. Тот, натягивая рубашку:
– Да подожди, заходи же!
– Некогда, – не глядел на него Валерка. Тот надел рубашку и стал провожать. Жена крикнула вдогонку:
– И чтоб здесь ноги твоей не было!
Толя ныл:
– Ты что не заходишь? Забыл?
– Да, все отрезал, Нет у меня больше друзей. Хочу один быть.
– Брось! Как живешь? Работаешь?
– Это мое дело. Работаю, не тунеядец.
– Брось ты! Что я тебе, не друг? Пусть ты подлостей наделал, но я не такой, чтобы плюнуть.
– Да? А кто обо мне рассказал жене, что я развратничаю? То-то… Не нужно мне никаких друзей, разделался с прошлым, все.
– Да хоть сейчас пошли спросим… Не так!
– Дура она.
– Да, дура… Но она того… ничего. Ты бы про тещу спросил, как она? Ведь, с ней неладно.
– Не желаю спрашивать. Отрезал, и все. Пусть живут, как хотят. Ну, мы пошли.
– Пока. Узнать бы о теще не грех. Заходи, в случае чего всегда помогу, не думай. Жена моя, это, с тобой не в ладах, все-так подруга твоей. А я по-другому к тебе отношусь.
Пошли одни. Валерка все еще находился в благородном негодовании.
– А ты что встреваешь? Это же такой тип! Расскажешь про себя, а он тут же передаст куда надо. В Харькове дружили. Взял и предал, все рассказал про меня жене – это когда все у нас напряженно было. Нет, не знаю я таких друзей.
Мне было не менее тяжело. Ответил фальшиво, вернее, привитой убежденностью в правильности гуманизма.
– Субъективен ты. И насчет тещи тоже. Надо понимать человеческие слабости. Это же человек, за дочь горло перегрызет. Что ты хотел от нее?
– Это подонка. Животные страсти самки-матери. Я таким не прощаю.
– Ну, пойми. Человек не может быть другим. Обстоятельства такие, откуда ему быть другим?
– Это народники в девятнадцатом веке так думали, с твоей теорией задавит тебя жизнь! Я презираю так называемую массу за низменность. Все исходит из естественного эгоизма, выше которого наше невежество не может подняться.
– Ты узок, – я фыркнул от внутренней фальши. – Презирал ли бы своего сына, если бы тот стал подонком?
– Не прощаю тех, кто задевает. А ты, если наплюют, будешь думать о том, что человек не без слабостей?
– Нет, дам в морду.
– Во, сам себе противоречишь.
Он хотел стать писателем, но сознавал, что в своей неприкаянности существования не может стать никем другим, кроме как бойко строчащим журналюгой.
____
В редакции сидели те же: Костя Графов, Коля Кутьков, Юра Ловчев с Геной Чемодановым, Байрон и Батя.
Костя отчитывал молодого автора:
– Банальность – это примитивно понятые мысли взрослых, причем банальность убеждена в своей исчерпывающей конечности. Поэтому мир на две трети банален.