Записки доктора Тихонина. Дурная наследственность (Бек) - страница 20

– Тихон Алексеевич, вы же уже пытались просканировать мой мозг, и вам это не удалось. Вам не стоит беспокоиться, поскольку вам я верю, и согласна принять вашу помощь в освоении мной современных правил жизни и моей социализации в этом времени. Обещаю, что не буду утаивать интересующую вас информацию, и какой бы страшной не была история моих злодеяний, вы ее услышите:

– «Mysterium tremendum et fascinosum».

Эти слова произнесла Дина, когда Алексей Тихонович зашел в ее палату после утреннего обхода больных. Дина сидела на кровати аккуратно причесанная и очень серьезная. Алексей Тихонович поприветствовал свою пациентку и повторил ее фразу, но только на русском языке:

– «Тайна грозная и завораживающая…». До того как вы попали сюда, вы знали латинский язык?

– Нет. Эту ночь я не спала, все пыталась систематизировать свои воспоминания и восстановить хронологию событий. Чтобы не запутаться мне пришлось записать свою исповедь в тетрадь. Теперь вы можете ее прочесть в спокойной обстановке и мне не придется краснеть от стыда за «свое» прошлое.

– Спасибо. Может быть, вам стоит принять легкий седативный препарат и поспать до обеда?

– Благодарю вас, но мне нужно помогать Сан Санычу в саду. Эта работа меня успокаивает лучше всех лекарств.

– Хорошо, постараюсь прочитать ваше «сочинение» в ближайшие дни. Мне надо будет его вам вернуть?

– Нет, я привела свои воспоминания в порядок, а вам моя «писанина» может когда-нибудь пригодиться.

Вечером этого дня Тихон Алексеевич удалился в свой кабинет, и попросил не тревожить его, если только «не обрушатся небеса». Перед ним лежала тетрадь на обложке, которой содержалось две записи:

Первая – «Люди наносят себе неизмеримый урон, когда отказываются жить во всех временах, и пренебрегают красотами всех царств».

Вторая поясняла, что это изречение английского писателя 17 века Томаса Трэхерна.

Тихон Алексеевич открыл тетрадь и начал читать написанную каллиграфическим почерком рукопись.

Исповедь

Должна предупредить, что изложенное здесь – это 4 разрозненных куска воспоминаний, которые относятся только к тем моментам во времени, когда в моих предках, женщинах проявлялись гены магических способностей. Все эти воспоминания кажутся мне нереальными, как в стихотворении Леонида Андреева:

«Как будто небывшее я вспоминаю: не слышу – но помню, не вижу – но знаю».

III век до нашей эры

Сведения о своем первом появлении в этом мире я получила из рассказов моей матери. В первом тысячелетии до рождества христова между двумя континентальными морями Каспийским и Черным существовала одна из ойкумен того времени, состоявшая из множества поселений земледельцев и ремесленников. Этот очаг цивилизации не отличался архитектурными излишествами и богатством, как города-государства Месопотамии или города великого Египта. Тем не менее, восточные кочевые племена пригоняли туда свои стада овец, верблюдов и лошадей для обмена их на хозяйственную утварь и оружие. Когда моей матери исполнилось 13 лет, к ней посватался шаман одного из кочевых племен монголоидной расы. Он предложил за нее верблюда и десять овец. В ее семье было шесть детей из них только два сына. Обмен был выгодным, и шаман ускакал в свои степи с молодой женой. Шаман был намного старше ее и обладал немалым авторитетом среди многих племен. Он умел заговаривать раны, лечить разные болезни людей и животных, но главное он мог угадывать направление, двигаясь по которому, племя могло найти тучные пастбища для скота. Моя мать по сравнению с соплеменницами отца была дородной, светлокожей и большеглазой. Когда старейшины племени увидели, какую жену привез себе шаман, они из зависти к нему стали говорить, что на содержание такой толстушки уйдут все припасы. За восемь лет жизни в племени мать родила двух сыновей, выучила язык своей новой родни и научилась скакать на лошади. На девятый год она родила меня, и на ее несчастье после моего рождения начался падеж скота от моровой язвы. Мой отец делал все что мог, чтобы спасти животных, но болезнь перекинулась на людей, они начали умирать целыми семьями. В племени стали шептаться, что «этот слишком толстый и крупный младенец высасывает жизнь из людей, из овец и лошадей». Было принято решение принести меня в жертву. В ночь перед жертвоприношением мать, прихватив еды, нехитрый скарб и меня, ускакала прочь из племени. Высланная за ней погоня не увенчалась успехом. Преследователи искали ее в южном направлении, а она быстро как могла, удалялась на северо-запад. Через неделю закончились запасы еды и воды, вокруг нас все еще простиралась бесплодная степь, и нас с матерью ждала голодная смерть. Наконец, не в силах больше держаться в седле, она пустила лошадь пастись, а сама попыталась накормить меня, но молока в ее груди больше не было. Мой нескончаемый плач утомил нас обеих, и мы заснули. Проснулись мы от цокота копыт. По степи двигался торговый караван. Мать, из последних сил подхватив меня на руки, встала и стала звать путников к нам на помощь. С этим караваном мать добралась до Днепра и там обосновалась в одном из земледельческих поселений. Никогда больше мы не встречали кочевников из нашего племени. В последствии мать узнала, что выжившая часть племени моего отца была захвачена в рабство гуннами, которые бродили по Каспийской низменности. Моя мать опять вышла замуж, и наша жизнь протекала относительно спокойно. Было несколько ярких и страшных впечатлений, оставшихся в памяти из моего детства. Первым было пронизывающее чувство несчастья и безвозвратной потери, после того как две беременности моей матери закончились рождением мертвых младенцев. Вторым незабываемым событием моего взросления было мое чудесное избавление от жутких бродяг, пытавшихся меня изнасиловать. У меня никогда не было подруг. Я водила дружбу только с хулиганами из нашего переулка и хотя мать постоянно пыталась приучить меня к ведению домашнего хозяйства и ругала меня за непослушание, каждый день я убегала из дома и пропадала на улице. В общем, я была трудным ребенком. Когда у меня появились первые признаки женственности, наш вожак постарше постоянно пытался схватить меня за грудь, и хотя мне это нравилось, я дралась с ним. Мое яростное сопротивление только увеличивало его желание шарить руками по моей груди. Со временем он стал всерьез досаждать мне, и я стала общаться с мальчишками помладше. Мы частенько с ними искали норы сусликов, в которые заливали воду, и когда оттуда показывались головы «хозяев», мы их хватали. За сусликов платили медяки, но это все равно был заработок. Однажды, мы забрели на пустырь, и я так увлеклась поисками, что не заметила, как оказалась вне зоны видимости моих товарищей. В тот самый момент как я увидела очередную норку и хотела похвастаться своей находкой, кто-то большой и сильный схватил меня сзади и, заткнув мне рот грязной ладонью, поволок в ворота развалившегося, старого амбара. В середине амбара, навстречу ему с мерзкой ухмылкой встал толстяк в оборванной одежде. Он подошел ко мне и начал срывать с меня одежду, но в этот момент рука второго насильника на моем рту слегка ослабла и я откусила кусок его ладони. Он взревел от боли, отпустил меня и я, оттолкнув толстяка, бросилась бежать. Толстяк оказался проворным, он бросил в меня палку и сбил с ног. Я оказалась лежащей около стены. Они оба двинулись в мою сторону. Меня охватил такой страх и ненависть к ним, что, несмотря на боль, я вскочила на ноги, и готова была драться с ними до последнего вздоха. Им оставалось всего несколько шагов до меня, как вдруг похоть на их лицах сменилась выражением ужаса и они оба, как подкошенные, упали замертво на землю. Я поправила, как смогла одежду на себе и, прихрамывая, отправилась ловить сусликов. Об этом случае никто из моих друзей также как и мои родители ничего не узнали. Но после этого я стала сторониться своих друзей и больше времени проводить дома, помогая, матери по хозяйству. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, мои повзрослевшие друзья начали по очереди свататься ко мне, но они мне не нравились настолько, чтобы связать с ними судьбу, и я всем отвечала отказом.