Я зажмуриваюсь, сожалея, что не разработала зелье, чтобы сделать себя невидимой. Как было бы приятно исчезнуть, ускользнуть в другой город и жить другой жизнью. Сбросить шкуру Мирабель Монвуазен и стать кем-то новым, кем-то, кому не нужно жить в страхе перед своей матерью, соревноваться с сестрой и барахтаться каждую секунду, гадая, не перешла ли она черту. Или стояла ли она с самого начала на правильной стороне. В какой момент серый цвет стал черным?
Я прогоняю юношу. Он не может предложить ничего, что я хочу. Я сама не знаю ответа.
Лицо мальчика мрачнеет.
— Ты поможешь нам, La Petite Voisin, — это проклятое прозвище заставляет меня вздрогнуть. Я больше не идеальная миниатюра мамы, и то, что кто-то так думает, даже этот юноша, вызывает желание кричать. Он идет в клубящиеся тени по туннелю, и моя ярость возрастает с каждым шагом между нами.
— Я не «La Petite Voisin», — кричу я.
К моему удивлению, он останавливается, его плечи напрягаются, как будто он забыл дышать.
— Как это понимать? Конечно, ты — она.
Может быть, еда в животе делает меня смелее. Или, может быть, в глубине души я знаю, что не имеет значения, что я говорю или делаю: я все равно мертва. Но я смотрю на него и качаю головой.
— Тогда кто ты?
— Мирабель.
Юноша прижимает ладонь ко лбу.
— Мне плевать, как тебя зовут. Это ни на что не влияет.
Но для меня это важно, и я кричу свое настоящее имя, Мирабель, снова и снова, пока он пропадает во тьме.
* * *
На следующий день юноша возвращается с хлебом. И на следующий день. По крайней мере, я предполагаю, что еще один день прошел. В темноте невозможно сказать, сколько времени прошло, но я заметила закономерность в распорядке дня. Каждый раз после еды до меня доносятся слабые звуки кашля и плача откуда-то в конце туннеля. Это длится, кажется, целую вечность — весь день? — затем становится тихо, как смерть, пока юноша не возвращается снова.
Он не потрудился вернуть мне кляп. Я перестала кричать несколько дней назад, потому что потеряла голос, да и это бессмысленно. Никто меня не слышит в этом сыром месте. После недели заключения мои бедра и спина покрыты мокрыми язвами, а пальцы рук и ног настолько замерзли, что, боюсь, их придется ампутировать.
Но я не сдавалась.
Каждый раз, когда юноша приходит покормить меня и умолять излечить девочек — я до сих пор не поняла, каких — я засыпаю его собственными вопросами, надеясь, что он скажет что-нибудь, что я смогу использовать против него.
— Кто ты? — спрашиваю я, жуя хлеб. — Я знаю, что ты — кто-то важный.
Ничего.
— Моя мать накажет тебя за это. Она будет охотиться и убьет тебя. Лесаж будет мучить тебя дезинтегратором.