Все еще ничего.
Через несколько дней я выпалила:
— Твои девочки еще не умерли? А скоро должны. Видимо, в них не попал прямой огонь Лесажа, но у них не так много времени. Я видела, люди выживают так не дольше месяца.
Его взгляд скользит по туннелю — единственная реакция, которую я смогла вызвать. Значит, я на правильном пути.
— Они умрут ужасной мучительной смертью. Я могу ее предотвратить, если смогу доверять тебе…
Но юноша больше не смотрит на туннель. Он как камен: холодный и твердый.
Это почти убивает меня, но я отказываюсь от его хлеба и воды на следующее утро. Он хмыкает и хмурится, даже пытается запихать хлеб мне между губ, но я ничего не ем, а пью только из лужи подо мной. Вода на вкус как ил, железо и отбросы. С каждым глотком я ощущаю, как она загрязняет мои внутренности, отравляет меня. Болезнь собирается в груди. Лихорадка пылает на щеках. Конечности становятся все тяжелее, потом уже напоминают булыжники, не шевелятся. Моя голова — якорь, наковальня, пушечное ядро. Мне даже не нужно напоминать себе закрывать глаза и просто хрипло дышать при юноше.
После того, как я отказываюсь от еды четыре дня, парень даже не пытается кормить меня. Он вздыхает и бредет туда, где я лежу, толкает меня носком.
— Дура, — бурчит он. — Ты хочешь умереть?
Я не отвечаю, и он шагает по комнате, но после трех шагов замирает, его дыхание учащается. Я тоже это слышу — тяжелый топот сапог и искаженный поток проклятий. Я щурюсь ровно настолько, чтобы увидеть, как его ненавистный друг врывается в пещеру. Его черные волосы спутаны на лице, и он тяжело дышит, размахивая факелом в одной руке и распечатанным посланием в другой. Кусок пергамента с малиновой печатью двуглавого орла.
Печать матери.
Надежда разливается по моему обмороженному телу. Я не очень хочу вернуться в Лувр и в Теневое Общество, но это лучше, чем гибель от тюремной лихорадки в руках моих похитителей. Легкая улыбка изгибает мои губы при мысли о сухой одежде и сытом животе.
Но тут мальчик, которого я исцелила, начинает кричать:
— Она отказывается вести переговоры! — он протягивает письмо другому мальчику и указывает на меня. — Ла Вуазен не хочет ее.
«Что?».
Улыбка слетает с моих губ. Мое сердце перестает биться. Мне хочется вскочить с пола и потребовать показать послание, но я прикусываю язык в последнюю секунду и замираю, глотая горькую панику, скапливающуюся в моем горле.
— Невозможно, — кричит юноша, который меня кормит.
«Он лжет, — уверяю я себя. — Конечно, мама хочет тебя. Ты ей нужна в лаборатории», — только это уже не так. Меня лишили титула, не пускали к моим зельям. Она поймала меня с отцовским гримуаром.