— А ты думал, почему у нас сын такой? Ты вообще об этом думал?
— Нет. Сын как сын.
— Твоя кровь, твое семя. Твоя порода…
— Я…
— Молчи. Слушай.
* * *
Юноша в крылатых сандалиях слетел на остров, как хищная стрекоза. Вопреки тем россказням, какие вскоре наполнят мир живой жизни, у него не было щита, отполированного и начищенного так, что щит мог служить зеркалом. Зато у юноши был меч, кривой серп Крона. Клинок, которым бессмертный сын оскопил бессмертного отца, чтобы в свою очередь родить сына и потерять мужскую силу от сыновней руки. От одного вида этого оружия Каллироя едва не пошла на дно, как валун, сорвавшийся со скалы.
Принять юношу за Гермия не смог бы и слепой. Даже знаменитые сандалии не позволяли сделать это. Скорее уж можно было предположить, что непрошеный гость, грозя мечом, отобрал у бога его таларии. Не по-юношески сухой, жилистый, с головой, обритой наголо, он больше напоминал Таната Железносердого, явившегося исторгнуть душу Медузы.
Танат не является к таким, как Горгоны. Юноша был смертным, океанида не видела его имени, природы, возраста. Позже имя станет ей известно: Персей. Вспоминая случившееся на Эрифии, заново переживая чужие убийственные роды, Каллироя станет звать юношу: Персей.
Белый взгляд Медузы уперся в Персея. Камень? Нет, гость не обернулся мраморной статуей. Должно быть, Медуза видела в Персее кого-то иного, нежели просто врага, Убийцу Горгоны, как позже назовут его люди. Да и видела ли она?
— Режь, — дрогнули искусанные в клочья губы.
Персей встал над роженицей.
— Где? — спросил он.
Ни слова, ни звука сверх того. Удивление, страх, ненависть — ничего не было. Другие вопросы, угрозы, проклятья — ничего не прозвучало. Серп в руке Персея поднялся, нацелился.
— Где? — повторил кривой меч.
Слабым кивком Медуза указала на свой живот:
— Я не могу родить. Помоги или убей.
Удар был точен. Чрево Медузы раскрылось невиданным цветком, влажным от серебряной росы. Дитя рванулось наружу, ища выход, созданный не природой, но адамантовым лезвием. Дитя рванулось, и стало ясно, что рука Персея — в первый и последний раз за всю его жизнь, прошлую, настоящую и будущую — дрогнула. Клинок вспорол не только Медузу, клинок задел ребенка, трехтелую воплощенную месть.
Связь порвалась, расторглась.
Первым вылетел Пегас. На лету увеличиваясь в размерах, свобода в облике крылатого коня ринулась на восток, в мир живой жизни. Где и жить свободе, если не там? Подражая кривизне меча, белая птица взрезала облака, пустив пух по ветру, и сгинула в далеком далеке.
* * *
— Вторым был ты, Хрисаор.