– Но я не рассказывала тебе прежде одну вещь – продолжила мать. Машину тряхнуло, и она схватилась за кресло так, что ее маленькие хрупкие пальцы стали и вовсе белыми, но она заговорила снова. – Понимаешь, не хотела снижать в глазах ребенка светлый образ отца. А твой папаша тогда словно с цепи сорвался, стал налево и направо говорить, что ты не его дочь. Думаю, он по-своему любил меня, был сильно уязвлен моим уходом и решил таким образом отомстить. А, может, просто из-за обиды на меня алименты платить не хотел. Вот и стал плести разные истории. Без конца приписывал мне мнимых любовников, никакие разумные доводы на него не действовали. Даже старичка из академии наук, моего тишайшего научного руководителя, приплел. Дескать. недаром он взялся руководить моей кандидатской. На всякий случай твой отец сообщил и в партком, и в профком у себя на работе сенсационную новость: мол, его заставляют содержать чужого ребенка.
– А что, нельзя было сделать генетическую экспертизу? – удивилась Инна.
– Ну, ты даешь! – мать попыталась рассмеяться, но, почувствовав резкую боль в груди, поморщилась. – Еще скажи, что он мог в то время не ревновать, а выяснять по мобильнику, где я нахожусь, или послать е-мейл с работы. Не забывай, дорогая моя, шла вторая половина прошлого века! Тогда даже пол ребенка во время беременности не могли определить! УЗИ появилось гораздо позже.
Словом, твой папаша закусил удила и даже отписал своим уральским родственникам: так, мол, и так, развожусь с Лидой по ее требованию. У жены, дескать, оказался дурной характер. И дочка, кстати, у нее не от меня…
– А они – что? – ошарашено спросила Лиза. Эта семейная тайна в духе бразильского «мыла» открылась ей впервые, и надо было ее как-то осмыслить.
– А им-то что? Ну, разводится Володя с Лидой – и Бог с ним. Баб что ли в Москве мало? Молодой, красивый, образованный, работает в редакции серьезной газеты. Короче, новую найдет. А у них, мол, своих забот хватает. Мало ли как там, в столицах, с жиру бесятся. Вот и Лидка хороша – при живом муже от кого-то дите нагуляла…
– И к чему ты сейчас это вспомнила? – спросила Инна мать каким-то низким, показавшимся ей чужим, чужим голосом.
Мать аккуратно поправила у дочери шарф, вгляделась в нее внимательными светло-карими глазами, совсем другими, чем у Инны (дочери достались от отца серо-зеленые) – и нежно погладила ее руку.
– А к тому, что ты, словно по иронии судьбы с каждым годом становилась все больше и больше на него похожа, пока вы не стали с ним выглядеть, как две капли воды. Ты же знаешь, о нашем с тобой сходстве из вежливости говорили лишь те, кто не видел отца. Ну, конечно, что-то общее у нас было, как у двух женщин, всю жизнь живущих в одном доме. Но не больше. Кроме голоса и упрямства от меня ты не взяла ничего. А от него – все. Любовь к помидорам и ненависть к овсянке, манеру прищуривать правый глаз во время чтения и хохотать по пустякам. Все его привычки, и хорошие, и дурные, были твоими, хотя виделись вы с ним не так уж часто. Словом, по иронии судьбы, его гены проявились в тебе с необычайной яркостью. Не говоря уже о том, что я – ярко выраженный «технарь», а ты и он – типичные гуманитарии.