Около выделенной сестриссе комнаты мы перевели дух, затем я решительно распахнул дверь. Тома все еще была там – стояла на коленях перед ее преосвященством. Та величественно восседала на грубой скамье – другой мебели, кроме спешно сколоченной кровати в углу, пока не было.
Кроме нас в комнате присутствовал сестрат Панкратий. Стоявший за правым плечом Устиньи, молчаливый, пухлощекий, он изображал мягкую мебель, так как на твердую не тянул физиологически, и вызывал у меня одновременно жалость, брезгливость и тревогу. Первые два чувства – из-за неполноценности бывшего мужика, о чем я не мог забыть ни на миг, последнее – от не поддающегося анализу проникающего прямо в мозг взгляда.
Поднявшаяся рука сестриссы указала на пространство за Томой:
– Располагайтесь.
Юлиан повторял все за мной, действуя с задержкой.
– Представьтесь.
Словно на суде, как показывали по телевизору. Или это суд и есть?
– Муха. С недавних пор – Чапа.
– Юлиан.
– Чапу из неблагозвучного Мухи переименовала я, – вставила Тома, не поднимая глаз от пола. – Чапа – Еленин, а Юлиан – Валерьин.
– То есть, Чапа отныне – имя?
– Да, ваше преосвященство.
– Да будет так.
Гора с плеч. В ответ на наметившееся воодушевление, сестрисса в ту же секунду растоптала его, интуитивно подняв другой неудобный вопрос:
– Сколько зим тебе, цариссита?
– Семнадцать, – не моргнув глазом, выдала Тома.
Закаленная жизнью на природе, она выглядела достаточно взрослой, чтобы не прибавлять привычное «почти». Даже поскромничала, могла бы загнуть намного больше.
– А невесторам?
– Юлиану восемнадцать, Чапе – шестнадцать, – снова решила за нас Тома.
Выпотрошив всю троицу стальным взглядом из-под капюшона, сестрисса кивнула.
– Ладно. Вы уже спали вместе?
– Да, ваше преосвященство. – Томина голова опустилась.
Взгляд из-под капюшона заволокла ночь.
Меня пробрало не хуже. Не уследил?! Когда? У Малика, пока сладкая парочка вместе с его отрядом гонялась за мной и царевнами? Но с ними был папринций. И Малик, что тоже немаловажно.
– Не подумайте ничего плохого, – простодушно продолжила Тома. – Просто в одной кровати.
Отлегло. У сестриссы тоже.
– Что послужило мотивом?
– Холод и отсутствие других кроватей.
Сестрисса Устинья медленно кивнула:
– Принимается. В твоем поступке нет греха.
Сама постановка вопроса свидетельствовала, что неосведомленный в таких тонкостях дядя Люсик дал неправильный совет насчет последней ночевки.
– Простите, мне известны еще не все обычаи. – Тома бездумно теребила пальцы. – Как нам располагаться на ночь, чтобы все было по правилам?
– Не дать греховным мыслям перевесить благие.