Солнце показывало часов примерно десять, когда царевна зашевелилась, ее глаза открылись, в них взорвался салют:
– Ой, не сон!
– Привет, – сказал я. – Как спалось?
– Как никогда!
– Готова к новому переходу?
– Уже? А можно еще полежать?
– Ну, полежи, только совсем немного.
Марианна лизнула меня в плечо и расхохоталась:
– Полизала!
Сущий ребенок. Она снова уткнулась мне в грудь – довольная, упругая, бессмысленно улыбавшаяся.
– Шалунья. – Я легонько пихнул ее бедром.
– Если не я, то кто?
– Надеюсь, ты о шалости в смысле юмора, а не в смысле… шалости?
– Я – как ты. Как скажешь. – Сильный выдох сбил мне с живота налипшие листики.
Казалось, первое, что сделает царевна, когда проснется – замкнется в кокон и заявит, что стесняется. Поскольку – свет. И я. И вообще.
Не тут-то было. Открыв глаза в моих объятьях, она чувствовала себя рыбой в воде, зайцем в поле, мокрицей под плинтусом… не знаю, кем еще. Короче, сейчас, при ярком свете дня, она ничуть не комплексовала. И это меня напрягало. Ведь праща с вечера опять заняла место на моей щиколотке. Изобретенное Марианной облаченье не выдержало испытания жизнью, а на изготовление какого-нибудь другого не было ни сил, ни времени. В гнездо мы свалились в одежде первых библейских персонажей.
– Ты тоже знаешь своего истинного папу? – Любопытство пересилило баловство. Или первый эмоциональный всплеск иссяк. Теперь царевне хотелось поговорить. – Ты обычно так тепло о нем отзываешься. Именно о нем, не упоминая других четверодителей.
– Тоже? То есть ты понимаешь, что отец у тебя только один?
– Разве ты не видел отца Изяслава? Он – вылитая я. Нет, правильнее сказать, я – вылитый он, только в штанах. – Она машинально почесала оттопыренную ягодицу.
– В штанах? – чисто рефлекторно пошутил я.
Чуточку сконфузившись, Марианна быстро возвратила руку на место, то есть на мою грудь:
– Если не брать наш исключительный случай, то да, в штанах.
– Тогда я согласен, он – это ты в юбке.
Жалко, некому оценить шутку юмора.
Марианна кивнула:
– Именно. Внешность – его, точь-в-точь. А характер – отца Остапа. А мозги —отца Гавриила. Мама так говорит.
– А напористость и упрямство – однозначно мамины.
– Тоже заметил?
Моя напарница повозилась, устраиваясь. Шуршащие листья подкладки разворошились, смялись, частично просыпались вниз. Вокруг моих поясницы и живота сошлись и захлопнулись ласковые челюсти капкана из рук и ног. Ветвяной каркас опасно зашатался.
Тесное присутствие обжигало. Нога поверх моих коленей казалась невесомой. Даже немного желанной. Даже не немного. Приятная тяжесть волновала и успокаивала одновременно. Левый бок сладко ныл под облипшей плотью. Нижние ребра нежились в упругом плену и были не прочь втиснуться еще сильнее. К сожалению и восторгу, облегающие тиски их в этом поддерживали. Ощущения кожи передавались внутрь: острые, знойно вязкие, непередаваемые, грозно зовущие. Кровь заявила о суверенитете от разума, и пришлось ограничить ее бесконтрольное распространение плотным накрытием рук. Пора вставать.