Или нет?
Казалось, правда и ложь в какой-то момент слились в этой истории в одну мутную бурлящую реку, выбраться из которой уже было невозможно.
– Один поросёнок сел в тюрьму, другой поросёнок повесился…
Михалыч с тяжелым сердцем вышел из офиса, из здания и направился к мусорке во дворах. Оказалось, что наступил день. С крыш капало, в лужах талой воды блестели стеклышки льда. Иногда выглядывало тусклое солнце, и Михалычу вспоминалась далекая весна: синее небо, теплый ветерок в окне, и бывшая жена – еще не сварливая дрянь.
Медведь покопался в мусорном баке и обнаружил пакет с плесневелым хлебом.
– Ты – то, что ты ешь, – напомнил он себе, зажал нос и принялась грызть твёрдую, как бетон, корочку.
В животе урчало. Живот возмущался, живот протестовал, живот требовал коньяка и калорийных булочек с изюмом, но мысли витали вокруг записей Софи.
Можно ли верить дневникам обиженной кошки? Пускай, и хорошенькой.
Можно ли верить обиженному зайцу?
Если кто и знал ответ, то один-единственный… овощ.
***
Из Четвертой градской Анжелу забрали – о чем Михалычу сообщил замшевый врач-бегемот. Он стоял у поста медсестры и подписывал бумаги с таким видом, будто это были фотокарточки для фанаток. Светилась гирляндой маленькая елочка, на стойке рядом блестел медицинский степлер.
– Муж увез ее домой сегодня утром, – добавил бегемот. – Там и ищите.
Михалыч снял шляпу и помахал на себя, как веером. За окнами тучи быстро мчались по небу от сильного ветра, но в больнице царила жара – топили от души, до вспотевших лап и ручейков пота под шерсткой. Резко пахло медицинским наполнителем, повсюду висели бумажные звёзды и снежинки. Медсестричка-коровка в палате напротив ставила клеевую капельницу нейлоновому жирафу. В процедурной хирург-кабан зашивал пьяного лиса, и тот напевал: «Ещё стежок, родная! Ещё стежок!».
– Вы ее все-таки осмотрели? – спросил Михалыч, собравшись с мыслями.
– Смеётесь?
– Как-никак, вы ее лечащий врач.
Бегемот убрал бумаги под мышку и склонил голову набок.
– Да ну? Что ещё расскажете?
– Я хочу понять: заметили вы что-то или нет?
– Тогда спросите того пердуна, которого она называет своим врачом. Потому что меня она к себе не подпустила.
Михалыч без особых усилий изобразил непонимание. Бегемот закатил глаза, и они пару раз повторили эту пантомиму, пока врач не прошептал под нос что-то похожее на ругательство.
– Сморогдин. Кажется, такая фамилия. Голубь с каким-то сыпучим наполнителем. Семейный врач. Шуршит децибел на двадцать при каждом движении.
Фамилия была Михалычу незнакомой. Он записал ее в блокнот, старательно выводя печатные буквы, и просяще посмотрел на врача.