– Ах, да! Совсем про него забыл, – главарь дружески похлопал Кохи по спине.
Остальные разбойники уже вышли, нестройный топот и возгласы доносились из коридора. Кохи уступил дорогу главарю, но тот не спешил на холод и подтолкнул к ступеням коротышку. Шагнув следом, Зочур бросил Утоку:
– Смотри тут!..
Таля, неожиданно вскинув глаза, сглотнула пересохшим горлом; девочка решила не оставлять бандитов одних.
Она задержала главаря на выходе, ее голос дрогнул:
– Мистер главный разбойник! Я корреспондент городской газеты. Если написать репортаж о нашем путешествии, вы станете знаменитым, слава озарит ваше имя на века, пусть оно станет нарицательным, но вы, кажется, не стремитесь к доброй славе?! Я смогу это сделать. А позже составить летопись вашей жизни. Она многих заинтересует, особенно после того, как вы погубите целую планету.
Речь юной журналистки повергла каторжника в растерянность. Челюсть отвисла, мохнатые брови поднялись до кромки волос, лицо приобрело глуповатый вид. За полную неожиданностей и превратностей судьбы жизнь Зочур не разучился удивляться. Минуту он хранил молчание, соображая, не усмешка ли это? Затем почесал узкий лоб, спросил:
– Я что-то не пойму, ты решила вступить ко мне в банду?
– Вашим летописцем.
Зочур хохотнул.
– Где ты напечатаешь свой репортаж?
– Подберем издание, – голос Талы окреп, в нем не слышится ни толики страха. – Как я понимаю, эту планету мы покинем.
– Что ж! Посмотрим. Как вернусь, обсудим.
– Но мистер Зочур! Мне нужно идти с вами, иначе ваши первые шаги по Сеньжане не попадут в репортаж.
Беглый каторжник окинул девочку хмурым взглядом.
– Ладно, только не рассчитывай на долю сокровищ. Платой тебе – твоя жизнь. Да и то, если не морочишь мне голову.
Таля подорвалась и, на зависть Утоку, взбежала по ступеням вперед Зочура. Главарь вышел следом.
Монга, десантник и Пул разгадали замысел девочки, и если последнего восхитили смелость и находчивость подруги, то скитальцу и Печено выходка показалась необдуманной. Лишь доктор остался в недоумении, он порывался оправдать падчерицу, но вышагивающий взад-вперед мутант не давал ему раскрыть рта.
Трехрукий был вне себя от обиды, он горевал, что снова не увидит снег.
– Ну почему самое плохое достается мне? – дребезжал он. – Это потому что я урод! Уродов никто не считает за людей.
Наконец он утих, отошел к ступеням, прислушиваясь к звукам снаружи.
Тогда доктор, приложив руку к груди, с жаром заговорил:
– Дочка не могла предать, не думайте! Это она что-то затеяла. Вот увидите, она не предатель…
– Тсс!.. – прервал его Пул. – Мы знаем.