Кстати, воспользуемся свидетельством очевидца. Василина Дымская, девичья фамилия Краснощек, сорок два года. Родилась под Чигирином, в селе Стецивка, как и Прокоп Лядовский, дальний ее родственник, даже на одной с ним улице. Член хуторского женсовета, родила пятерых девочек и одного мальчика (Данилка), награждена медалью «Материнская слава». Четырнадцать лет пасла коров, столько же доила их и (по совместительству) мыла на ферме молочные бидоны. Не поддается ни тоске, ни грусти, благодаря чему избежала появления преждевременных морщин, хоть и не пользовалась кремом «Молодость». Фотопортрет этой труженицы в последние два года не сходит с Доски почета, установленной перед клубом возле конторы. Ее, Доску почета, почти каждую неделю протирает влажной тряпкой конторская служащая, известная нам Явдоха Драгунка, а весной она же сажает в два ряда ярко-желтые гвоздики, кроме того, россыпью — просвирняк и еще под каждым портретом (их обычно двенадцать, все в рамочках, с подписями и под стеклом), — так вот, под каждым портретом по кусту красных роз. И если выдастся дружная весна и не вымерзнут мальвы, проросшие от случайно упавших на землю семян, да взойдут многолетние мята и аптечная ромашка, то и у Доски почета, и на клумбе, и под Доской показателей до глубокой осени будет яркое многоцветье.
К Соне Василина Дымская относится нельзя сказать чтобы очень благосклонно, однако и не враждебно, просто немного завидует ей: «Красивая походка и очень стройные ноги».
— Конечно, в мои годы женщина уже отжила свое, хотя ей и не верится, что не ею любуются, когда в воскресенье она идет по хутору в лавку со взрослой дочерью. У меня теперь, пожалуй, больше воспоминаний о прошлом, чем надежд на будущее, но так уж устроен человек: до самой смерти не может отречься от своей молодости, от лучших своих мечтаний, от того, что казалось ему наивысшим блаженством, вершиной существования. А в ту весну, вторую колхозную, когда мы на занятиях по политграмоте изучали «О кооперации», все было наоборот. После того случая, когда прорвало плотину, Прокоп надолго охрип (разгоряченный бродил по горло в воде). Никто у нас, кроме него, в политике не разбирался, читать бегло и то не умели — значит, занятия срывались. Я первая была не прочь (поймите меня правильно) отказаться от них… потому что… под Климановыми грушами ждал меня, «лучшую на всем белом свете», тоже простуженный единоличник Васило, который с легкой руки Прокопа был закреплен за мною, за комсомолкой, для перевоспитания, да так и остался моим навеки.