В день Восьмого марта Соня играла женщинам на коричневом рояле, стоявшем в глухом углу у клироса: крышку кто-то снял, и рояль был прикрыт деревянной иконой с изображением двенадцати апостолов. Никто не возражал против Сониных посещений. Только активист Лыштва не давал проходу Лядовскому, все время подпускал шпильки: «Пригрел змею за пазухой» — Соню, значит. А Прокоп все равно приглашал ее к нам. Я и до сих пор считаю (поймите меня правильно), что он надеялся воспитать из Сони комсомолку, чтобы без помех жениться на ней… На политграмоте этого почему-то не касались, а меня все больше занимал один вопрос: Лыштва говорит, что Соня — змея, Прокоп дает понять, что она — человек… Где же верная классовая оценка? В голове у меня все смешалось, долго я не могла направить свои мысли в нужное русло. А мыслей-то становилось все больше и больше…
…Мы с Василиной слишком увлеклись прошлым и как будто забыли о настоящем. Я решил вернуть свою собеседницу к действительности. Мне хотелось рассказать о Соне и Прокопе, учитывая ее мнение. Но, по-видимому, я нарушил этикет гостя: Василина незаметно взглянула на мои городские туфли и выразительно махнула рукой — для нее, мол, все современно, что вмещает ее жизнь и опыт. Налила мне (и себе) водки («Как знать, придется ли еще так хорошо посидеть вместе, возвратиться хоть мысленно в свою молодость») и продолжала, демонстративно отодвинув от захмелевшего Васила пустой граненый стаканчик.
— В тот вечер мы с Василом как могли (конечно, по-доброму) следили за ними, ведь это (поймите меня правильно) и необходимо и интересно. Но Прокоп на Соню не заглядывался и ни разу не прижимал в укромном уголке. И она, если б любила, не сумела бы скрыть этого. Видно, каждый из них жил своей тихой радостью и надеждой… Если же посмотреть на них с классовых позиций, то между ними просто-напросто и не могло ничего быть: она, всем известно, росла в серебряной колыбели, а Прокоп — в люльке за печкой. У попа она была одна (и восемьдесят десятин земли в придачу да прихожане из трех сел), а у Власа Побеги (так звали по-уличному Прокопова отца) все богатство было в детях… Выходит, Соня и Прокоп должны были относиться друг к другу непримиримо враждебно.
Своими ушами слышать не довелось, но Васило рассказал после нашей свадьбы, что поповна не предвидит худого в своей жизни и особенно в будущем. Фанько Визьмер, дубровский торговец, лавка напротив церкви, через дорогу, говорил, что она даже поет, сидя за прялкой. И знаете что поет? «На городі конопельки, вершки зелененькі. Десь поїхав мій миленький, вороги раденькі. Та не радійте, воріженьки, воно так не буде. Він поїхав та й приїде, мене сватать буде…» С Прокопом не таится, не молчит. Уже два раза у него допытывалась: «Дашь ли ты когда-нибудь, большевик, лад нашей жизни? Будет в ней моральный порядок?» Неизвестно, что она под этим подразумевала и что отвечал ей Прокоп, но заметьте — он на нее не рассердился… Значит, понимал, что имела в виду поповна, мирился с ее задиристой прямотой, с ошибками в освоении политграмоты, которые она допускала по несознательности. Так и положено вести себя тому, кто сильнее… «Разве не благородно поверить человеку, что он хочет остаться в своей роли, и больше ничего».