Именно Грицька Сулиму обязало общество обучить нас, мокловодовских мужчин, прицельно стрелять. Мишенью служило чучело, очертаниями похожее на человека, правда без рук. По воскресеньям его выставляли в малечивском глинище, и парни-осоавиахимовцы, подкованные Грицьком теоретически, состязались между собой в том, кто первый продырявит голову или навылет пробьет грудь ни в чем не повинного чучела. За исключительные заслуги перед Сулимой это разрешалось и кое-кому из нас, шпингалетов. Патрончики мы покупали на заработанные у мамы деньги: чтобы получить их, приходилось всю неделю проявлять беспрекословное послушание. Когда же заработать деньги не удавалось, Грицько брал с нас плату натурой — пирожками либо куриными яйцами. Так на так, штука за штуку. И никто не спорил, потому что всем чертовски хотелось стать ворошиловским стрелком. Сам же Грицько хоть и обучал других, так и не выбил столько очков, сколько нужно было, чтобы добиться этого звания. Не выбил, и дело с концом. А все потому, что был слишком сентиментален, руки дрожали, когда целился, на спусковой крючок нажимал рывками, а не плавно, как предписывает инструкция. Ну не мог человек убить даже чучело — то есть попасть в десятку, или продырявить голову, или пробить навылет грудь, хотя, конечно, эта смерть была бы чисто символической.
В то воскресенье, о котором я хочу рассказать, чучело не понесли в малечивское глинище — всех скликали на колхозное собрание. Я запомнил это воскресенье еще и потому, что в тот день во мне произошла какая-то перемена, или, может, я совершил открытие: словом, я заметил, что все люди светятся. Причем светятся по-разному. Но какой свет излучает каждый человек в отдельности, я определить не мог и оттого даже испугался своей способности так видеть. Однако это замечательное свойство быстро исчезло, и, чтобы оно вновь возникло, я решил залезть на сосну, росшую в пяти шагах от парадной двери клуба. Не вынимая из карманов медяков, которые я заслужил у мамы за безукоризненное поведение течение целой недели, пересчитал их на ощупь — не выпал ли какой, пока я карабкался на дерево. Все монеты оказались целы, и я начал спокойно разглядывать нарядно одетых мокловодовцев; они подходили и останавливались около врытой в землю скамейки у моей сосны. Эту скамейку все знали, каждая царапинка на ней была знакома мокловодовцам, на нее по праздникам или когда случались такие события, как сегодня, садились наши хуторские музыканты — гармонист Макар Синеокий, скрипач Павло Солонцовый и бубнарь Васило Дымский.