Образовался большой круг, но зрителей собралось так много, что стоявшим в последнем ряду не видно было, кто с кем и как отплясывает. Люди теснили друг друга, вставали на цыпочки, а музыканты жарили без передышки. Всех разбирало любопытство — что в центре круга? Всем хотелось повеселиться на славу, показать себя перед другими.
Я вглядываюсь в лица танцующих, и мне не верится, что эти люди изо дня в день стареют от горя, плачут, тоскуют, что их терзают разные немочи и хвори. Нет, в это невозможно поверить. Вот женщины; глядя на них, думаешь, что вся их жизнь состоит из радостей и удовольствий. Будто нет у них других забот, кроме как обворожительно улыбаться, обольстительно поводить бровями и играть плечами, в бешеном ритме плясать «казачка» и в разгар пляски остановиться внезапно, притопнуть, захохотать во всю силу легких так, чтобы смех разнесся далеко-далеко по берегам Сулы, и заказать музыкантам такой танец, от которого тебя бросит в жар и в холод и прибавится здоровья. И земля начнет уходить у тебя из-под ног, и понесет тебя, понесет неудержимо…
Да, глядя на женщин, я начинал верить, что они пекутся лишь об одном: чтобы понаряднее были их корсетки и пышные юбки, чтобы пестрые их платки, надетые словно по взаимному уговору, оттеняя цвет лица и цвет глаз, создавали живой ковер, точь-в-точь такой же, как в майских плавнях. Женщины украшали себя разноцветными монистами и дукатами, вплетали в волосы пылающие, как восходящее солнце, ленты — и, ей-ей, могли затмить своей пригожестью красоту самого ухоженного цветника.
А мужчины! Какие статные, стройные фигуры! Как легко отплясывают «барыню», «камаринского»! Как самозабвенно, исступленно чешут «дедушку» и «базаря», как бережно и искусно ведут под музыку своих избранниц…
Словно после танцев их спины ни перед кем не будут гнуться, словно ноги их никогда не устанут, а руки так и будут летать вверх-вниз, так и будут поддерживать цветущую молодицу или девушку, не позволяя ей коснуться сапожками земли. Бегает пальцами по кнопочкам Макар Синеокий, припадает к струнам Павло Солонцовый, упрямо бьет в бубен Васило…
Уже отплясали свое знаменитые хуторские танцовщицы, но парни не сдавались, разошлись не на шутку. Вдруг кто-то протяжно закричал: «Про-ко-па!.. Про-ко-па!..» И словно только того и ждали: сотни людей повторили этот крик, бурно захлопали в ладоши, отметая любые возражения. Мокловодовцы искали взглядами Прокопа Лядовского, а не найдя, громко спрашивали друг друга — не видел ли его кто. Трое дюжих мужиков уже катили в раздавшийся круг толстенный кругляк от осокоря, вытащенный из кучи дров. Двое других прилаживали на нем снятую с петель ради такого случая одинарную широкую дверь бани, уравновешивали ее — на этой шаткой качающейся поверхности Прокопу предстояло танцевать «гречаники». Все знали, что он танцует их редко, что именно из-за них его в свое время взяли в армейский ансамбль, потому-то и боялись упустить случай и, ни на минуту не умолкая, горланили, скандировали имя Прокопа — хотели, чтобы он обязательно исполнил свой любимый танец, и исполнил в обычном бешеном ритме.