А Прокоп колебался — выходить или нет, стоял, как все, лицом к музыкантам и что-то переспрашивал у своей Сони. Наконец отдал ей картуз и вышел в круг. Обрадованная толпа заревела с новой силой, возбужденные голоса звучали на разных октавах и, казалось, достигали самого неба, мокловодовцы опять начали теснить друг друга.
Прокоп ловко вскочил на качающуюся дверь, встал по оси этого необычного помоста, приосанился и чуть заметно кивнул музыкантам — давай, мол. Прикипев глазами к бригадиру, люди замерли в ожидании. Он был сегодня жизнерадостен и пылок, как совсем молодой парень, — в зеленоватой, с белым подворотничком армейской гимнастерке, перехваченной широким ремнем, в синих галифе с красными кантами. На ногах блестели хромовые праздничные сапоги с собранными в гармошку голенищами.
Будто примериваясь, Прокоп едва коснулся сапогами противоположных концов лежавшей на кругляке двери и, должно быть обретя уверенность, пошел-пошел под музыку, ускоряя темп, усложняя движения. Точно огонь вспыхнул у него под ногами, точно выписывал он живые огненные картины не на простой сосновой двери, временно снятой с петель, а в воздухе, в синем пламени над горящими угольями, до которых нельзя дотронуться. Помост не качнется, не наклонится ни в ту, ни в другую сторону. И если б не легкий скрип, иногда прорывающийся из-под сапог, можно подумать, что Прокоп совсем не прикасается к двери, а летает над ней, как пушинка, — так незаметно и быстро успевал он перемахнуть с одного края на другой. Когда же Прокоп пропел предваряющий кульминацию зачин — «З помийниці воду брала, гречаники учиняла, пеленою накривала», — мокловодовцам, стоявшим до тех пор совершенно неподвижно, передалось его настроение и они, не в силах сдержать своих чувств, стали хлопать в ладоши и притопывать. Прокоп же с каждой минутой неистовствовал все больше, не щадил себя, точно плясал последний раз в жизни.
Гоп, мої гречаники,
Гоп, мої невдалики,
Гоп, мої білі,
Чогось мої гречаники
На шкорині силі.
Дверь качалась, то поднимаясь, то опускаясь. Порой казалось, что теперь-то уж Прокопу ни за что ее не удержать, не добиться равновесия. Вот-вот она уткнется в землю и погаснет фантастический танец. Но так лишь казалось. У этой качавшейся поверхности была определенная амплитуда колебаний, и Прокоп благодаря своей необъяснимой пластичности и легкости умел сохранять ее в необходимых границах. Теперь, когда все, ритмично хлопая в ладоши, приговаривали «три лопати поламала — гречаники витягала», было такое впечатление, что не Прокоп танцует под музыку, а музыка играет под его танец. У него крылья, он весь на пружинах!..