С Дмитром легко вступать в разговоры. Он очень непосредствен от природы, к тому же жизненный опыт не научил его сдерживаться. Стоит только заговорить с ним ласково и приветливо, и Дмитро охотно «выкладывается», отвечает, как умеет, на все вопросы, интересующие собеседника. Едва перешагнув порог, изголодавшийся по свежему человеку, расспрашивает учителя, откуда он, из каких мест да какого роду-племени.
— Из Сосунов я, — неохотно отвечает учитель: он терпеть не может уличного прозвища, данного их роду.
— Про деда вашего, — говорит Дмитро, — я слышал, его многие помнят. Скряга был, скупердяй, пусть бог ему простит. Из-за скупости своей запятнал ваш род… То-то посмеялись люди! А знаете отчего?
Учитель не однажды слышал истории о скупости своего покойного деда Нестора, хотя всякий раз рассказывали по-иному. Например, такое: как-то после троицы, когда мокловодовские косари, наработавшись, сели отдыхать, Нестору принесли из дому обед. Дед расположился на свежем покосе. Успел вынуть из котомки хлеб-соль, как вдруг в миску с борщом прыгнула зеленая лягушка — по-нашему скраклик (он лазает по деревьям и перед дождем громко орет). Для любого другого после этого борщ — не борщ, но только не для Нестора. «Небось не где-нибудь — в чистой воде живет», — словно оправдываясь перед косарями, сказал он, не раздумывая схватил скраклика за заднюю ножку, обсосал его и пустил на волю. Так было или немного иначе, но с тех пор к семье Опалюхов пристала кличка «Сосуны».
Дмитро заметил, что учителю неприятно воспоминание о скупом предке. Учитель перестал писать, положил карандаш на подоконник и молча лег. Однако молчание длилось недолго: у Дмитра никогда не пропадала охота поговорить. О себе, впрочем, он говорил не часто, всегда старался избежать воспоминаний о своем тяжелом ранении где-то уже в Берлине, на «вонючем ручье, который почему-то называют речкой Шпрее». Ему вообще никогда не хотелось вспоминать войну, которая «всю планету усеяла могилами» («Земля — не для могил, она — для злаков, для кореньев… А у меня на голове шрам — словно борона проехала… Разрезали вдоль, разрезали и поперек, чтобы удобнее было внутри копаться, вытащили всякую гадость… Только тогда и начало зарастать. А какая прежде голова была — такой уж нету, будто никогда и не было»).
Сегодня, сочиняя письмо сыну Тодосику, Дмитро и подавно не хотел думать о печальном. Теперь он, святая простота, расспрашивал учителя, женат ли тот, сколько у него детей и держат ли какую скотину — без коровы, без лошади, без домашней птицы или поросенка село не село, двор не двор.