Я-то, учитель, в заклинания не верю: уж на что лучше, если бы свистом, как та женщина с Гуцульщины, можно было всякую нечисть выводить!.. Но Павло Пановица христом-богом клянется, что все это правда, было такое при единоличном хозяйстве…
Дмитро не впервые внезапно умолкает — на этот раз, чтобы прожевать хлеб, заесть им «луковую горечь» микстуры. Прожевав, опять рассуждает, но совсем о другом:
— Если о ворожее чепуху мелют, а вы из деликатности не хотите об этом говорить, то не мешайте мне похвалить ваши, учитель, добродетели. Вы такой же добрый человек, как моя Мария. Иначе давно прервали бы мою глупую болтовню, я и сам ей не рад, да вот беда — без нее мне жизнь не в радость… У нас на хуторе меня слушают только моя Мария да сосед Павло Пановица. Мария со всеми соседями ладит, всем готова услужить…
Сняла с чердака закинутую было туда прялку, гребень, днище, гребенку и уже напряла урывками два или три куска пряжи. А пряжа-то до того ровная — не отличишь от фабричной…
Не вставайте, не утруждайтесь, учитель: врачиха не велела. Я сам переменю воду, эту мало-помалу выплесну за порог, а кружкой потеплее налью… У силача Белоуса, который из Вишенек, что рядом с Пелеховщиной, — слышали о таких хуторах?.. Ну да, их три брата, двое пишут для людей музыку, а тот, что жил в Вишеньках, тот самый, который в Америке поборол на сцене, на глазах оторопевшей толпы, какую-то железную электрическую машину, похожую на человека, — вот у него, говорит Павло Пановица, было двустороннее сердце. Вам бы такое, учитель…
Напишите Тодосику, что мы с матерью живы-здоровы, чего и всем желаем. Пусть он этим летом обязательно приедет домой и привезет мне дорогих лекарств… Сплю я хорошо. Снов у меня теперь не бывает. Могу, как сурок, проспать всю ночь на одном боку или на спине, и никакие сны не снятся.
На этом Дмитро прервал свои рассуждения: как отрезал — тотчас уснул. Учитель даже приподнялся на локте. Вопросительно смотрел на толстые губы Дмитра, которые вот только что шевелились, удивительно просто облекая в слова совсем непростые мысли, и вдруг замерли. Учитель перевел взгляд на мощную казацкую шею Дмитра, посмотрел на его седую голову с затянувшейся раной, на неподвижное могучее тело, занимавшее целиком всю больничную деревянную койку, — точно вымолоченный сноп лежал…
Улыбнувшись крепко спавшему Дмитру, учитель тихонько задвинул на окнах все четыре занавеси из набивной ткани, чтобы на него, Дмитра, не падал со двора свет от электрических фонарей.