— Ты попаси Качана, а я схожу к Баглайчику, к диктатуре голопузой, покалякаю о власти, — сказал однажды отец сыну.
Якоб Францевич Нимальс взял у немцев патроны и бинокль, чтобы караулить активиста Федора Лукьяновича, и ни на день, ни на час, начиная с ранней весны сорок третьего года, когда через Мокловоды проехали за Днепр партизаны, не забывал о возложенной на него миссии. Гнал рыжего коняшку и в дождь, и в жару, и по воскресеньям, и на троицу, и на рассвете, и поздно ночью. Нимальс честно выполнял свои функции. Делал это с удовольствием, с радостью, круглосуточно. Лишь на короткое время — несколько часов, не больше — поручал наблюдение своему верному подручному Саньку Машталиру.
— Ты попаси Качана, а я схожу к Баглайчику… потолкую о мельнице, — сказал он сыну в другой раз, имея в виду водяную, что на Быстрянках.
Вот это-то в первую очередь и возникло в памяти Лаврина, когда он очнулся после горячки и торопливо, запинаясь, начал рассказывать о себе Люде. А оставшись один, занялся исследованием своего прошлого, рассматривал его вблизи, разглядывал со всех сторон и, как умел, размышлял о нем.
Труднее всего было разобраться с мельницей. Лаврин хотел понять, что такое был нэп, когда отцу разрешили построить водяную мельницу с крупорушкой, с вальцами. Возражали, правда, против того, чтобы он нанял Санька Машталира, — дескать, работайте сами… Но скоро отменили разрешение, и активисты Прокоп Лядовский да дядько Федор Лукьянович обобществили мельницу, она стала колхозной. При немцах ее отдали отцу, и теперь они с Машталиром (Фалимона убили) мелют на ней отборное зерно: «великому рейху и его доблестной армии» нужна крупчатая мука.
И все же Лаврин поймал отца на лжи: строилась мельница не за его счет, откуда было ему взять столько отличного леса? Отец и тогда работал лесником, вот и распоряжался общественным добром, как своим добром, привык на дармовщинку. Фалимон до самых Мокловодов сплавлял доски-семидесятки, необходимые для байдаков, сплавлял кругляк, брусья — дубовые, пиленые, толстые, как для железной дороги. Да что там, из воды вытащили столько дерева, что и на двадцати подводах не увезешь… А с какой стати мастеровой человек Фалимон, живший на другом берегу, вступил бы в сделку с Нимальсом, если б ему это не было выгодно да если б у него под рукой был свой лес? Таким делом с превеликой охотой занялся бы кто и поближе: из Вороновки или, скажем, из Крылова…
Значит, мельница поставлена отцом не на свои средства. И не своими силами. Так кому же она принадлежит?..
Из-за Попова бугра выглядывает согбенный силуэт отца, и Лаврин слезает с телеги, чтобы размять затекшие ноги. Ходит по мягкой, будто бархатной земле, чувствует, как она приятно холодит ступни, как от ее прикосновения вдруг радость наполняет сердце, — так и бродил бы по плавням, останавливался бы над каждым озерком, с лаской обращался бы к каждой утке. Прислушивался бы к трепетанию каждого листочка на сотнях, тысячах деревьев и набирался бы от них сил, здоровья, упивался их первозданной красотой… Да, так и бродил бы из конца в конец по родимому краю.