Несколько минут судорожной речи, и он снова задыхался. У него перехватывало дыхание, спазм сжимал горло, он терял сознание. Люда пела тихо, успокаивающе, по-матерински. Родная песня будила его, словно вырывала из сна. Но выходить ему из этого состояния с каждым разом становилось все труднее, все мучительнее.
Они перестали говорить о чужой земле, где все так плохо, совсем не то что дома, не возвращались и к тому, как он лишился одного легкого, когда, защищая стриженую Софу, дрался на ножах с Безухим. Люда тихо рассказывала о последних событиях в селе, о себе. То рассуждала вообще о жизни, то вслух делилась своими чувствами.
— Старинный остров Качала, где было страсть сколько деревьев и буйствовали травы, стал совсем лысым. Ей-богу, еще вчера не думала, что настанет минута, когда будет так жаль Каналы. Замирает на острове шум, движение, не слышно треска сучьев. С вечера еще гудит динамо-машина, зажигается электричество в походных вагончиках, но все меньше становится освещенных окон. Догорают костры из хвороста, гниет дерево, облитое соляркой, а днем не видно и этого. Мокловодам неуютно без деревьев, они, как люди, которых впервые вывели на сцену, смущаются на виду у всех…
С Качалы все, кто там работал, перебираются на соседний Складный остров — там еще не рубили лес. А на Качале издалека видна как на ладони хатка на высоких сваях, всем известная Баглаева хатка, что рядом с противотанковым рвом, в котором он спасал зимой скотину. Хатку эту берегут, ее не разрушили, не заняли — об этом просил Баглаев сын Данилко. Да и бригадир Лядовский, дядько Веремей, Никифор, Христя Плютиха — все встали на ее защиту: пусть стоит, она никому не мешает. Пусть до последней минуты виднеется… Сами разберем, перевезем на лодках — велика она, что ли, эта хатка…
Как войдешь — сразу за дверью, в углу, Баглаевы вилы с гнутой ивовой ручкой в шершавых потеках пота, смешанного с землей и всяким сором. Ими он накладывал для скотины сено в ясли, вычищал навоз, сгребал мусор. Рядом с вилами висит старый ватник, его Баглай носил в дождь, в ненастье: капюшона нет, подкладка истлела, да и весь ватник в дырах. Напротив окошка с перекрестьем на четыре квадрата — кровать, вернее, сбитый из досок топчан, застеленный, как и тогда, толстым слоем сена. Вчера Данилко с матерью унесли вещи Федора Лукьяновича — вместе с ними войдут в новую хату. С их двора начинается Баглаевская улица в Журавлинцах.
Теперь на Качале, на острове, не за что глазу зацепиться — готов к затоплению…
Думала глупая Людка, дочь кривой Марфы Лычакивны, что любить Родину — значит любить все и незнамо что. А оказывается… достаточно позаботиться о колхозной корове, пожалеть чистые воды Сулы, не посметь наступить на колос, на цветок… Любовь к Родине — это ненависть к ее врагам… Зачем я говорю тебе это, Лаврин? («Вечная людская драма: мы не умеем распознавать великое, когда оно слишком близко от нас…») Я первая в этом признаюсь. Ты, должно быть, это чувствовал там… на чужбине… вдалеке…