Однажды Санько впервые увидел Сулу вблизи и вне себя от радости с разбегу, прямо в одежде, бросился в воду. Отец перепугался, стоял на берегу, словно онемев, не зная, что предпринять, только следил, как на поверхность реки, будто в кипящем котле, выскакивают пузыри, указывая, где пошел ко дну его сын. Но Санько вынырнул. Бешено барабаня по воде ногами и руками, с трудом поплыл против течения к берегу, туда, где ждал отец. Потом-то он мог проплывать целые километры, мог по нескольку минут находиться под водой. Мог вскарабкаться высоко, как никто. Бегал наравне с лошадью. Один справлялся с трехгодовалым бычком. Но чурался компании, избегал сближения с людьми. Точно не решался довериться миру, а во всем полагался на самого себя, на свою силу.
…В ту весну — за два года до переселения — у Санька Машталира произошли три важных события: его разоблачили как вора-подводника и любовника матери Олены Кабачкивны; он, завзятый единоличник, отдал своего конягу внаймы колхозному бригадиру Прокопу Лядовскому, и дальше мы узнаем, что из этого вышло; и еще он понес непоправимый убыток: у него сбесился годовалый теленок.
Машталирша Марфа (она уже наготовила еды на весь день, накормила собак и теленка, задала корм коню) перечинила мешки и теперь укладывает в них товар: вот уж третий день, как городищенский скупщик Лесько обещал приехать, а его все нет как нет. В одни мешки Марфа засовывает просоленные ондатровые шкурки, шкуры собак и телят. В другие набивает перо, шерсть, пух. В остальные — кости и стулки моллюсков.
Хорошо бы Лесько взял в этот раз хоть немного совсем новеньких солдатских рубах, да коробку бескозырок, да ящик добротных башмаков с металлическими пистонами для шнурков, на медных гвоздях, с двойными подметками… Не берет хитророжий, чего-то выжидает. И конечно, привередничает. Выдумал, чтобы она рубахи постирала, а ведь они новехонькие, упакованы по пятьдесят штук, ни разу не надеваны, только и изъяну что на каждой у воротника воинский штамп. Кабы не этот штамп, разве попали бы они к Леську? Не видать бы ему их как своих ушей.
Санько сидел, сгорбившись, на скамеечке у порога и сворачивал цигарку. Сидел он в одной рубахе, и было хорошо видно, что плечи у него перекошенные и острые, а шея короткая и с виду совсем не сильная. Лопатки широченные и так выпирают, что между ними образуется глубокая впадина. Грудь не широкая, но длинная и выгнута вперед, как крышка гроба. На краешке лавки около Санька лежали, дотлевая, несколько окурков — видно, решил выкурить все, что было в табакерке.