Был он жизнерадостным парнем, и лежавшая перед ним дорога сулила только хорошее. Казалось, нет для него ни преград, ни препятствий: он, сын ризничного сторожа и сельского пономаря Дымского, прислушается к божьему повелению и отцовским наставлениям — поедет в Одессу учиться в духовной семинарии и скоро получит свой приход, свое «стадо божьих овец», заведет серебряную и даже золотую посуду, у него появится много денег. Нанесут ему прихожане полную церковь рушников, ковров. Пахнуть в ней будет растопленным воском и горелым ладаном. Каждое воскресенье и по большим праздникам с клироса будет звучать монотонная и мерная, как гудение пламени, молитвенная песнь, а он, с большим золотым крестом на груди, в парчовой ризе, будет говорить с кафедры проповедь, воздавая и вознося хвалу всевышнему, не терзаясь ни думами, ни сомнениями, и крестьяне станут почтительно называть его «наш отец Васило».
Но в том же году произошла Октябрьская революция. Она неслась над Посульем, как небесная гроза, повсюду оставляя след своей огненной колесницы. Ее тревожный свет озарил душу Васила — сына ризничного сторожа, сельского пономаря. Однако продолжалось это недолго. Эхо революционного грома раскатилось по всем жилочкам и замерло, жизнь Васила текла по-прежнему: он неохотно занимался хозяйством, но послушно ходил с отцом в церковь. Прибирал в пономарской, крошил ладан — ароматную смолу — для поповской кадильницы, перетирал тряпкой старые иконы, выбивал в саду пыль из церковного тряпья, изношенного и никому не нужного, но все же считавшегося святым. Однажды оторвалась веревка от языка колокола, пришлось лезть с отцом «под самые небеса». Когда наступал вечер, Васило бежал в леваду или к Набочиной мельнице, где собирался простой народ, слушал музыкантов и сам пытался танцевать — правда, подальше от общего круга. Вместе со всеми улепетывал, когда к ним на гулянье как-то раз пришел «чужой парень с кулаками, что твои молоты», тонкий и очень высокий — ну, прямо две жерди, поставленные одна на другую, — и заговорил о новой власти, не признающей церковной веры. Это был Прокоп Лядовский из соседних Мокловодов, сын байдачника, рабочего на речном судне, который в конце концов обзавелся собственной лодкой и до самой Каховки возил на ней, преодолевая пороги, уезжавших на заработки; а после революции старик Лядовский лечил людей народными средствами…
Прокоп, новоявленный безбожник, был на целых семь лет старше Васила. Он продолжал ходить в Дубровье, но больше не распространялся о новой власти, не признающей церковной веры, а учил парней бороться «по-городскому». Что же касается танцев, то Прокоп утверждал, будто знает такие, о которых в наших краях и слыхом не слыхали: ведь ему доводилось плясать на Крещатике в самом Киеве, где он проходил солдатскую службу. И говорил так Прокоп неспроста: он знал, что нигде в мире не почитают столь высоко танец и песню, как на Посулье.