Бог все-таки смилостивился: отправил Лукию на тот свет, оставив Протасию всех семерых детей…
Поэтому нечего удивляться, что, когда удирали немцы и люди растаскивали сельскую лавку, Протасий не взял себе ничего ни на копеечку. Взял только… сто иголок. Дескать, чтобы хоть было чем рубашонки чинить…
Тропинка, по которой шел Протасий, неожиданно кончилась. Круто повернув, она на глазах вползала в болото. Прыгала по кочкам да по камышовым пенькам и лишь на той стороне, как раз напротив огорода Ганны Чеканки, появлялась вновь. Там стоял низенький человечек и не спеша точил косу. Корявый звук отдавался в теле, но был приятен, и Протасий остановился. Косарь, видно, не собирался бросать свое дело, а может быть, только примеривался, не решив еще, как и где косить. Наконец сунул точило за пояс, размахнулся широко как только мог — и протяжно засвистела святая прибрежная лепеха.
Протасий весь ушел в воспоминания о своих сенокосах. Вот у него была коса так коса!.. Длиннее в селе ни у кого не было. Двенадцатиручка. Двенадцать раз можно было за нее по длине взяться. В жатву сельские вязальщицы пугали ею друг дружку: «Чтоб тебе Протасиев покос достался!» Бывало, пока отобьет — руки сомлеют. Зато уж когда начнет полосу, встанет раскорячкой, так что пятки в стерне увязнут, и, чуть присев, как шаркнет из-за спины — полторы сажени хлеба в покос ложится. Две шустрые молодицы еле успевали за ним вязать. А сойдутся на обед, говорят Лукии в шутку: «Ты своего Протасия больно хорошо-то не корми. Пусть квас пьет да оладьями заедает… А то за ним семь вязальщиц придется ставить, как за лобогрейкой…»
Протасий незлобив, на шутниц не обижался. Говорите, мол, что хотите. Но допрежь всего глядите себе под ноги и других не задирайте. Человек косит, пока в руках силу чует. Да, только и живешь, покуда никакой работы не страшишься…
Он миновал крайнюю от Сулы Чеканкину хату. Она и сегодня, как каждое утро, стоит угрюмая и тихая. И Ганны во дворе не видно. Спит. Или на базар махнула, если нынче не подменяет какую-нибудь доярку. Может, самогон вместе с Лящихой варит. Ох, эта Ганна!.. Беда для мужчин, да и только.
Протасий свернул на рыбацкую тропинку. Тут, правда, дальше до Вольного, но почему-то легче, приятнее идти. Он постоял над потухшим костром, поворошил его ногой — кабы уголек для трубки. Вчера тут рыбаки, наверно, варили уху: рыбные косточки свежие, бутылка валяется. Видно, пропустили по рюмочке, закусили и, возможно, даже спели. Ох и поют же, вражьи дети… Ох и песни у них!.. Раздольные, удалые… Но это было вчера вечером. Сегодня они уже где-то тянут сети. Может, с рыбой, а может, пустые.