Протасия проняла дрожь при мысли, что слезы и впрямь покатятся. И что призрак исчезнет, не сказав ему ни слова.
…Она сидела, а он, задыхаясь, стоял в передке телеги и уже не щелкал кнутом, не дергал вожжи. Боялся оглянуться на Лукию, хмуро смотрел на свою длинную тень, которая лежала поперек рва подобно черной доске и, едва достигнув одинокого луча заходящего солнца, сливалась со сплошной тенью на той стороне. Не снимая обуви, Протасий спрыгнул с телеги и, увязая в болотистом потоке, остановился рядом с горбатым коняшкой — бывшим партизанским рысаком, измаявшимся до последней степени за свою долгую жизнь. Из глазницы у него постоянно сочилась мутная слеза — вытекал выбитый глаз. Конь стоял опустив голову, точно просил прощения за то, что слаб, за то, что телега застряла во рву и он ни за что ее оттуда не вытащит, хоть бей его, хоть ругай. С минуту Протасий беспомощно смотрел то на умирающую Лукию, то на дрожащего крупной дрожью коня. Между ребрами коня медленно стекали струйки терпкого пота и падали в грязь. Протасий обошел телегу и, собравшись с силами, налег на нее сзади. Крикнул: «Н-но!» — щелкнул кнутом, и конь поднатужился. Дернул раз, другой, но, старые ноги подломились, и сморенное беспредельной усталостью животное забилось в упряжи. Протасий долго возился с веревками, наконец выпряг коня, поставил на ноги, однако неволить его не стал. Вывел на берег, пустил в хомуте…
Потом вернулся к Лукии, хотел перенести ее на сухое, где почище, ведь неизвестно, сколько они здесь проторчат. Но передумал: куда с ней, где ее посадить, везде сыро, а стоять она не в силах. Ходил Протасий туда-сюда, озирался по сторонам, злился — и мир будто разламывался, крошился на мелкие кусочки, пропадал из глаз. Когда злость проходила, он опять нагибался к колесам, подставлял плечо, передвигал задок телеги на другое место… Ничто не помогало. Он опускался на колени, выгребал пригоршнями грязь из-под колес, но она вновь налипала…
Потеряв надежду выбраться отсюда, Протасий снял с себя верхнюю одежду, бросил ее в грязь, со зла шагнул в пространство между оглоблями, ухватился за них и, наложив на грудь перепачканную грязью подпругу, не помня себя рванул телегу с каким-то нечеловеческим стоном, так что все жилы и поджилки у него задрожали. Колеса неожиданно подались, выехали по грязи на твердое, и Протасий, почувствовав, что справится, напрягся как только мог, согнулся в три погибели, словно у него схватило живот, и тянул, тянул — перед глазами пошли красные круги, свет перевернулся вверх тормашками. Вот телега показалась над берегом, передние колеса коснулись сравнительно сухой дороги… Протасий ни на секунду не остановился на перевале, и ноги засеменили быстрее, шаг стал мельче… Оставил позади понуро стоявшего в хомуте коня, копну ситняга, а тащить телегу становилось почему-то все легче и легче, будто кто-то очень сильный подталкивал ее сзади.