Уже не идет Протасий — бежит вприпрыжку. Торопится, точно задумал убежать от своего тяжелого воза, который тарахтит за спиной и вот-вот наедет, ударит по ногам, раздавит… Ему теперь никак нельзя останавливаться, его манит новая мысль, она определится в будущем, в грядущем… Да, он ни за что не остановится, его влечет вперед призрачная возможность спасения, заманчивое обещание, смутная надежда. Протасий стремится к надежде изо всех сил. Она снимет с него боль и усталость, вернет Лукии здоровье, подарит ей жизнь… Она оборонит, защитит от болезни, от всех-всех напастей…
Не повезет он сегодня по этой дороге молоко. Там, наверно, еще больше развезло. И хотя вода во рву почти сошла, ил почти снесло, однако Протасий не уверен, что благополучно доберется до противоположного берега, где дорога надежнее. Оттуда, конечно, совсем недалеко до Жовнина, видно, как густой дым поднимается над заводской трубой и даже сколько подвод с бидонами там скопилось…
Но как же ты не повезешь молоко, если взялся его возить и доярки вон взвешивают бидоны, устанавливают их на телеге. Протасий ловит своих лошадей, снимает пута с их натертых ног. Пута вешает себе на шею и медленно ведет обеих лошадей за гривы — запрягать.
Молча достает из-под телеги упряжь, торопливо, потому что не хочет ни с кем встречаться, накидывает хомуты, засупонивает их металлическими крючками, берет вожжи… Тяни, кобыла, хоть и не мило.
Телега качнулась на борозде, огибающей лагерь, звякнули бидоны, но дальше покатила плавно, по накатанной дороге… В голове у Протасия опять зашевелились мысли, опять пошло меж ними соревнование. Самые, настойчивые добивались определенности, требовали ясного выражения, однако Протасий больше не хотел ни о чем думать. Он дернул вожжи, прикрикнул на лошадей, направляя их на ровное, и они весело побежали. Вот он миновал Вязкий брод, вот уже только маячит вдали, едва виднеется на уходящем в гору горизонте… Делается тенью, сливается с белыми облаками, с зеленым шумом, со всеми цветами земли. Должно быть, решил в объезд. Значит, возвратится бог весть когда. Разве что к вечеру…
И эта дорога была мне когда-то знакома до последней песчинки — по ней ходили косить, сгребать сено, по ней носили и возили на водяную мельницу, что стояла на Быстрянках, узкие невысокие мешки с помолом. Теперь здесь не увидишь даже колесного отпечатка, не то что следа от босой человеческой ноги.
Под башмаки мне ложились ломкие лучи молодого солнца, стелился подорожник, кучками то там, то тут осыпался цветок иван-да-марья: забавно раскрытые светло-желтые цветочки в обрамлении фиолетовых лепестков, по цвету очень похожих на цвет утренней затененной воды в небольших лиманах, которые по краям затянуты подводной крапивой и ряской.