Когда меня отпустило и я, смущенный, поднялся с земли, передо мной на телеге лежала баба Руся. «Нужно обмыть тело и вырыть могилу», — вспомнилось мне. Вырыть могилу я, конечно, мог, а вот обмыть мертвое тело — нет. Тем более что, по обычаю, у нас это делают женщины.
Сердце у меня забилось, я не желал ничего, кроме как увидеть Олену. Предчувствие, — а я доверяю предчувствиям, — определенно говорило мне, что и она хочет меня видеть. И да простит меня баба Руся за то, что я мало думал о ее похоронах: я хотел поцеловать Олену прежде, чем она подойдет к повозке…
Господи, я еще могу думать о поцелуях, когда надо… копать могилу, обмывать тело. Впрочем, затем я и зову мою Олену. Она женщина, ей, по обычаю, и положено обмыть бабу Русю. А могилу… могилу я сам вырою. Пусть Прокоп покажет где. Но он не показывал. Взяв лопату и не промолвив ни слова, будто знал, что за ним и так пойдут, потопал в своих огромных башмаках по густой сочной зелени, а за ним стелились запахи разнотравья.
Я был уверен, что Прокоп, хотя и наговорил Олене, будто я слишком отчаянный, относится ко мне с явной симпатией. За что — неизвестно. Что же касается меня, то я ценю его за одну особенную черту, ее трудно определить: как ни скажешь, все равно будет не точно. Это нечто похожее на «деятельный покой», если, конечно, между двумя словами — «деятельный» и «покой» — существует логическая связь. Каким бы ни было душевное состояние Прокопа, он всегда полон жизненной энергии, точно брошенное в землю семя. С ним, к примеру, бессмысленно бороться с позиции силы: не унизится ни перед кем, кому угодно себя покажет. Принципиальные разногласия с Прокопом можно разрешить либо в честном споре, либо на дуэли (жаль, что теперь не в моде дуэли, — меньше было бы подлости). Я начинаю понимать Прокопа Лядовского, только не знаю, постигну ли его суть до конца. Удивляет другое: каким образом я поверил в него? (В кого верю, тому предаюсь — формула души.)
Прокоп не позволил мне, страдающему удушьем, рыть могилу — сам кряхтит, правда, под моим наблюдением. С каждым взмахом лопаты мягкий песок оседает, стенки могилы то и дело обваливаются, выступает мутная вода. Следовало бы копать выше, где более твердая почва, да увидят люди, поднимут шум: ведь в Мокловодах уже два года запрещено хоронить.
Продолжая копать, Прокоп наткнулся на свежую… могилу. Мы поняли, что в ней лежит дед Лукьян (выходит, баба Руся несла ему миску с каким-то варевом и кружку с неведомым напитком, чтобы справить тризну). И мы решили: пусть лежат рабы божьи Лукьян и Руся Шалеги рядышком, в заросшей зеленью Журавлинке, в древнем русле Сулы.