Даша встала и поплелась в туалет. Дверь закрыта. Только тут она увидела, что мамина постель пуста – видимо соседи разбудили и ее. Тогда она повернула на кухню, открыла кран и набрала воды, и принялась ее пить – жадно, словно с похмелья. Голова болела. Пока еще не сильно, но неприятное ощущение, словно под кожу забрались маленькие металлические жучки и царапают изнутри своими лапками, мешало, свирбело, хотелось стряхнуть его, как встряхивают пыльный коврик. Она пошарила в аптечке, выпила парацетамол и прижалась лбом к прохладному оконному стеклу.
Двор как двор. Ленивое субботнее утро, пустота и тишина. Ни машин, ни людей. Соседский перфоратор умолк, нигде ни единого звука – ни шороха автомобильных шин, ни собачьего лая, даже вороны – и те притихли.
Зима в этот раз была особенно нарядная. Зиму она любила больше всего, особенно декабрь. В декабре можно закрыть сессию и поехать в деревню к бабушке, чистить большой лопатой дорожки, стряхивать у порога налипший снег, колоть звонкие дрова, топить печь и ждать Новый год и чудо. Настоящая зима – декабрь – только через месяц, но в Сибири снежно уже в конце октября.
Сегодня. Сегодня решающий день. Сейчас, этим тихим и пустынным утром ей было легко представить, что все не так уж плохо: достаточно дать тонкую соломинку, за которую можно ухватиться и она не порвется, не сломается, а вопреки всему вытащит их из болота безнадежности, и не пройдет и нескольких часов, как тревога и страх отступят, словно их никогда и не было, словно болезнь мамы – не более, чем эксперимент, испытание на прочность, и вот-вот вдруг вспыхнет яркий свет и из-за декораций выйдут люди и поздравят с успешным прохождением.
Позади послышались тихие шаркающие шаги.
– Дашенька, встала уже?
Она обернулась.
– Доброе утро, мам. Тебя тоже разбудили соседи?
– Нет, дочь, я давно не сплю. Я все думаю, может, нам не стоит ехать? – она поморщилась.
– Стоит, мам. Никаких сомнений. Роман Юрьевич – настоящее светило! Давай собираться.
Даша посмотрела на часы на микроволновке – времени оставалось не много, наспех умылась, мазнула ресницы тушью, пожарила яичницу и сварила кофе. И пока они быстро, почти не жуя, проглатывали яичницу, одевались и собирали вещи – все это время они молчали – словно два столетних старика, проживших бок о бок столько времени, что им уже совершенно нечего сказать друг другу. Это было настолько непривычно, не похоже на них прежних – пожалуй столько тишины между ними не возникало ни разу, с тех пор, как умер Дашин отец – или Даша, или мама всегда заводили разговор о чем-нибудь малозначащем, о какой-нибудь ерунде, просто для того, чтобы показать, что они есть друг у друга.