– Я ждала тебя.
Даша порывисто обняла бабушку, вдохнула терпкий запах детства и счастья. Пахло печным дымом, хлебом, квашеной капустой и снегом. Бабушка похлопала Дашу рукой по спине, протянула ей старый лысый веник, чтобы стряхнуть налипший снег с ботинок, потом развернулась и зашла в дом.
Такой любимый и родной. В сенях желтый свет электрической лампочки. Под столом два желтых глаза – кошка. В кухне тикали советские еще голубые ходики с кукушкой и трещала печь, и три одинаковых кольца рыжели в темноте – под ними пламя вперемешку с углем, дровами, золой. По стенам луковые косы. У печи ведро и оттуда торчала ледяная глыба, посверкивая черными острыми краями.
Даша шагнула внутрь и ее обдало теплом. Протянула к печи озябшие ладошки и стояла так, не раздеваясь и с закрытыми глазами, несколько минут. Из ее жизни на какое-то время исчезнут давка в автобусах по утрам, суматошные дежурства у Антона, кофе с пенкой и капроновые колготки. А вместо этого будут дни, сотканные из одних запахов, наполненные уютным треском дров в печи и скрипом снега, окутанные морозным паром, и сердце у Даши замерло от остро-сладкого чувства счастья.
Она проведет здесь неделю или две, пока не заживут окончательно сломанные ребра, не перестанет кружится голова. Она будет выходить по утрам на крыльцо, смотреть как занимается заря, а потом совать ноги в огромные смешные валенки, бежать по белоснежному ковру мимо маленьких окошек, украшенных замысловатыми узорами, мимо забора в причудливых снежных шапках, мимо елок, будто обсыпанных сахарной пудрой, в хлев; будет набирать полную охапку душистого колючего сена и целовать в пушистую морду старую бабушкину корову, будет ставить низенькую скамеечку, гладить набухшее теплое вымя и слушать, как упругие струи парного молока ударяются о стенки ведра – сначала звонко и весело, а потом тихо, будто шепотом – шурх, шурх, шурх.
А по вечерам бабушка будет гладить ее по волосам. Она будет улыбаться внучке глазами и милым, заросшим, с лучами-морщинками ртом. Бабушка заварит душистый мятный чай, достанет банку темного, почти черного смородинового варенья, напечет стопку толстых сладких блинов, положит сверху кусочек масла, и он покатится, поплывет и будет таять, таять… И Дашина решимость задать бабушке самые сложные вопросы будет таять, как этот кусочек масла.
Глава 19
Уже подходила к концу вторая неделя и надо было возвращаться в город, когда Даша решилась наконец. Не спросить, нет, спросить язык не поворачивался, а сначала попытаться самой найти хоть что-то.
Бабушкину историю она знала лишь отрывочно. Несмотря на то, что проводила здесь каждое лето и частенько и зимние каникулы, ей мало что рассказывали. Знала только что у бабушки была какая-то сложная история в прошлом, вероятно еще до ее, Дашиного, рождения, о которой ни она, ни мама не распространялась. Ей всегда казалось, что мама одновременно гордилась матерью и стыдилась ее, они редко созванивались, а виделись еще реже – бабушка даже не бывала у них в гостях, не приехала на похороны мамы, сказала, что нет денег. Но Даша понимала, что причина на самом деле была в другом. Теперь ее мучил вопрос, что же тогда случилось. Почему бабушка Вера Васильевна бросила вдруг карьеру судьи, отдала дочери свою двухкомнатную квартирку в Томске и уехала насовсем в глухую деревню, где и жила с тех пор безвылазно в старом доме с туалетом на улице, доила свою корову и почти ни с кем не общалась. Мало-помалу, деревня оказала на нее свое влияние и Вера Васильевна из интеллигентной образованной женщины превратилась милую, с чудными местечковыми словечками, старушку.