– П… Помогите, – Платона била дрожь: не то от пережитого, не то от холода. Только сейчас он заметил, что с него капает вода. – Т-там… Под горой…
Морщинистое лицо деда тут же разгладилось – печать негодования тут же исчезла.
– Пойдём, пойдём, – успокаивающе, почти по-отечески сказал он. – Нечего в дверь ломиться, пойдём.
***
Сбоку храма, чуть поодаль, был вход в небольшой подвальчик – подсобку, обшитую вагонкой. Внутри, помимо всякого хлама, стоял столик, стулья и была обустроена небольшая кухонька: рукомойник, шкафчик, электроплитка, на которой закипал чайник. В воздухе разлился приятный травяной запах – Тихон (так звали служителя), заварил чай. Было тепло и уютно, словно в деревенской бане.
То ли атмосфера и радушие хозяина, то ли усталость погрузили Платона в какое-то состояние бетонного бесчувствия: эмоции, желания и даже мысли куда-то испарились, вены наполнились флегмой. Старик так и не спросил его о том, что же случилось – Платону не очень-то и хотелось рассказывать. Наконец, Тихон поставил перед ним горячую кружку, сел напротив и немного неловко поинтересовался:
– Так… Куда ты путь то держал?
Голос у него был твёрдый, без старческой гнусавости.
– На кладбище.
– Северное что ль? Далековато до него пешком.
– Обычно сажусь у Парнаса на маршрутку. Но когда настроение особо скверное, хожу через парк. На Выборгском ловлю. Каждый вторник. К Асе.
Глаза старца под лохматыми седыми бровями наполнились состраданием.
– Депрессия у неё была. Прямо клиническая, к психологу ходила. Врач ей таблетки предлагал, но она отказалась. Побочки сильные. Не хотела. Боялась. А потом… Из окна. Я же даже на похороны не пришел. Не сумел. Всё только по рассказам знаю. За день до этого виделись.
– Она на кровати сидит – в темноте. В свете сумерек только глаза блестят, которыми на меня смотрит. И говорит. Останься. А я стою, её голову к животу прижимаю, по волосам глажу. Не могу. Говорю. Перевод надо было доделать. Я ж карьеру, сука, строил.
Из его груди врывался громкий, заливистый смех.
– Карьеру, сука. Ну, чтобы будущее обеспечить. Чтобы, когда она доучится, чтобы что-то было. А оно видишь, какое. Будущее.
С каждым словом из него будто капала жизнь. Не хотелось больше ни курить, ни пить. Вообще больше ничего не хотелось.
– На следующее утро ей сообщение отправил. Она так его и не прочитала. А я, мудак такой, думал, что она просто капризничает. Теперь специально диалог тот открываю и смотрю – бесило меня, когда она долго не отвечала. Накручиваю себя. И отпускает. Немного.
– Мне так проще. Гореть этой яростью. Ненавидеть, злиться. Потому что, если погаснет она – не останется ничего. Погасну и я. Мне проще думать, что она есть. Пусть не со мной, пусть где-то далеко – но есть… Бред же?