– Ну почему бред.
Старик медленно встал, направился к шкафчику над рукомойником. Открыв дверцу, Тихон в нерешительности бросил взгляд на початую бутыль коньяка, затем на пачку «Парламента» в целлофане. Платон наблюдал за ментальным состязанием из-за плеча старца и явно болел за коньяк. Вздохнув, Тихон всё же взял сигареты и вернулся за стол.
– Для кого-то и бородатый мужик на небе – бред. На флоте тоже не верил. А сейчас верю. Не потому, что причаститься хочу к чему-то. Или местечко себе на той стороне выторговать. Просто легче от этого: когда знаешь, что Он за нами приглядывает. За тобой. Так ли важно, во что ты веришь, если от этого жизнь твоя легче становится?
– Не хочу я в бога верить – бухаю много, – резко, даже излишне, ответил Платон.
– А и не верь, – сказал старик, выпустив из лёгких сладковатый дым. Табак нервно зашипел, когда лёгкие начали вновь втягивать воздух.
Открытую пачку он протянул Платону. Тот достал одну сигарету: пальцы ощутили приятный бархат бумаги с водяными знаками.
– В бога можешь не верить, в чёрта, в гороскоп – вообще можешь ни во что не верить. В выбор свой, главное, верь.
Крохотная подсобка снова наполнилась безмолвием.
– «На флоте тоже не верил. А сейчас верю» – Платон, наконец, порвал тишину, эхом повторив слова служителя. – Скажите… Почему север? Почему нужно держаться севера, когда остаёшься один. На шкале ведь ещё 359 делений – почему ноль, север?
– Потому что посреди океана, где ни солнца, ни звёзд, ни маяков, ни рифов, нужно забрать у себя выбор.
– Так страшно ведь.
– Конечно, страшно, за выбор ведь свободой расплачиваться придётся. Но иного пути нет: либо берёшь один курс, либо тонешь в нерешительности. Прямо посреди этого круга, из которого 360 лучей исходят. Кто-то в панике за капитана цепляется. Любого. И не важно, куда он ведёт, главное, слушать – это успокаивает, убаюкивает. Только вот часто его голос голосом сирены оказывается.
– Но если не капитан, если сам… Вдруг ошибка? И впереди – обрыв, край земли?
– А вот это только Он знает – да и то не расскажет. Поэтому остаётся лишь одно.
Платон встал, поблагодарил за чай, и направился к выходу. Замешкался на секунду в дверях – было хотел спросить, можно ли вернуться… Но проглотил эту мысль, шагнул за порог.
Вышел, увидел лавку, сел. Обнаружил, что всё это время мусолил сигарету в руках, отчего эпитет «премиальный» был явно уже не применим к ней: на изящном белом теле появились ломанные морщины, крошки табака осыпались из носика.
Нащупал зажигалку, добыл огонь. Облачко дыма вырвалось в градиент вечернего летнего неба. Платон затянулся: голова наполнилась ватой, окружающий мир стал звучать «несколькими тонами ниже». А внутри… Внутри – не пустота, но лёгкость. Умиротворение. И дело было не в табаке, не в какой-либо причине, а в отсутствии этих самых причин: уголки его губ даже слегка приподнялись. Всё хорошо, всё продолжается.