– Зачем ему понадобилось вводить тебя в заблуждение?
– Опасался за нее. Считал, что, узнай я правду, то приложу все силы вновь разлучить их любыми средствами.
– И он был прав в этом?
– Абсолютно прав.
Впервые в жизни Гай говорил со мной как с другом, и мне было дорого его доверие, хотя то, что он говорил, ранило меня в самое сердце, словно его слова были острыми шипами. Оглушенная болью, я захотела утешить его, видя, что он страдает не меньше меня:
– Гай, как можно любить такую женщину? Она же бессердечная, жестокая, точно такая же, как граф Роберт. Разве добрая девушка выйдет замуж за убийцу своего отца? Разве истинно благородный мужчина унизит себя браком с женщиной, отмеченной позорным клеймом?
Гай посмотрел на меня с непритворным любопытством и усмехнулся так, словно мои слова его повеселили.
– Оказывается, она изрядно занимала твой ум, Беа? Не знал! Но ты заблуждаешься.
– В чем?
– Во всем, кроме одного: она действительно точно такая же, как он. Все твои прочие утверждения ошибочны.
Его лицо вновь приняло замкнутое выражение, по которому я поняла: доверительный разговор закончился.
– Как же нам теперь быть? – спросила я, прилагая все силы к тому, чтобы не разрыдаться.
– Притерпимся, как-нибудь поладим, – негромко ответил Гай. – Ничего иного не остается. Рожай мне детей и находи утешение в радостях материнства.
Мне бы смириться с предложением Гая, ухватиться за внезапно проявленное им дружелюбие, но я была слишком сильно оскорблена его признанием. Он никогда не любил меня, выбрал в супруги не сердцем – рассудком, а леди Марианну любил и продолжает любить! Задыхаясь от бессильной злости, я кусала по ночам подушку, и ненависть к леди Марианне продолжала расти. Теперь уже я выказывала Гаю безразличие, пряча любовь к нему. Так я надеялась задеть его, а на самом деле упустила последнюю возможность укрепить между нами если не сердечную приязнь, то хотя бы простое доверие.
В положенный срок я разрешилась от бремени сыном, и мне стало немного легче от того, что я не подвела Гая и не обманула его ожиданий. Гай пожелал назвать мальчика в честь своего отца. Моим мнением он не поинтересовался. Я не посмела бы возражать, но равнодушие Гая меня задело: я была вправе ждать большей благодарности. Я попросила его пригласить дядю Гесберта, чтобы он крестил нашего сына, и только тогда узнала, что дяди Гесберта давно нет в живых. Гай приказал всем скрывать от меня его гибель, пока я ждала дитя. Не думаю, что Гай волновался обо мне – скорее он беспокоился о ребенке, которого я носила. Во всяком случае о смерти дяди Гесберта он рассказал мне с полнейшим равнодушием, а когда я заплакала, презрительно поморщился.