– Может быть, мне разбросать по спальне имбирные стебли, чтобы ты вновь обманулся, принял меня за нее и счел мое ложе желанным? Помнится, в ту ночь ты отступил от обычной строгости. Кто она для тебя, Гай? Простолюдинка или девка? Согласно твоим же утверждениям, только им дозволительна пылкость в мужских объятиях!
Лицо Гая приняло такое выражение, что я была уверена: сейчас он ударит меня. Но Гай справился с гневом. Смерив меня брезгливым взглядом, он с презрением произнес:
– Ты безнадежна, Беатрис! Безнадежна в своей глупости. Простолюдинка или девка, спрашиваешь? Ни то ни другое. – Помедлив, он сказал изменившимся, очень тихим голосом: – Марианна – единственная для меня.
Я поняла, что мне не тягаться с ним в умении причинять боль словами, когда он, прежде чем закрыть за собой дверь, с холодной улыбкой добил меня:
– Знаешь, а я ведь признателен тебе за наваждение, которое ты мне подарила, сама того не ведая. Хотя бы так, пребывая во власти морока, но я узнал, каково это – делить ложе с желанной и любимой женщиной. Сладостно и бесконечно прекрасно, Беатрис!
Моя постель стала одинокой и холодной, но не постель Гая. Зайдя к нему как-то утром, я застала его в кровати с одной из служанок. Девушке хватило совести покраснеть и укрыться с головой, а мой супруг не устыдился столь очевидного проявления своей неверности. Напротив, он сделал мне выговор за то, что я ворвалась к нему без зова и предупреждения. Когда же я укорила его, он ответил мне пощечиной и приказал выйти вон.
Единственной радостью оставался мой маленький Лайонел, но стоило ему исполниться всего два года, как Гай взял воспитание сына в свои руки. Бедный мой мальчик! У меня сердце сжималось от его плача, когда Лайонела нещадно обливали ледяной водой, чтобы он рос закаленным. А он любил теплую воду и мог плескаться в ней бесконечно, любил слушать сказки, сидеть у меня на коленях, но все это стало запретным по воле Гая.
Сам Гай ежедневно изматывал себя ратными тренировками, пропадал до заката на верховых прогулках в обществе Джеффри. Иных занятий и другого общества у него не было. Даже Брайан редко наведывался к нам, а мы не выбирались ни к кому, жили как затворники. Граф Хантингтон – наместник короля – не нуждался в помощи моего супруга, и Гай изнывал в бездействии, а я томилась в одиночестве, не имея подруг, оставленная мужем, отлученная от забот о сыне. Два чувства скрашивали мою жизнь, не давая впасть в полное уныние: любовь к сыну и ненависть к леди Марианне, неизвестно чем заслужившей любовь Гая. Ненавидеть ее было для меня так же естественно, как дышать.