Меня начали одолевать приступы слабости. За ночь приходилось несколько раз менять сорочку из-за пробивавшего меня пота. Я потеряла аппетит, стала худеть, на меня нападал частый кашель. Мои чудные, роскошные кудри редели день ото дня. Расчесывая мне волосы, служанки снимали с гребней целые пряди. Однажды у меня пошла горлом кровь, и лекари уверенно заявили, что я больна чахоткой.
Мне был вынесен смертный приговор. Чахотка всех, кто имел несчастье заболеть ею, неизбежно сводила в могилу, никто не излечивался. Одних она мучила дольше, с другими расправлялась быстро, но конец был один: смерть. Лекари запретили Гаю плотскую близость со мной, утверждая, что иначе болезнь перекинется и на него. Могли бы не утруждаться! Он давно позабыл дорогу в мою спальню.
Встревоженный известием о моем недуге, примчался Брайан. Я увидела, что он поражен тем, как я изменилась. Взяв мои руки в свои, он с болью спросил:
– Беа, кто повинен в твоем несчастье?
Кому, как не родному брату, могла я выплакать свою боль? Он слушал мои жалобы, не перебив ни разу, и по мере моего горестного повествования лицо Брайана темнело от гнева.
– Брайан, если ты любишь меня, сделай так, чтобы она умерла! И не просто умерла, а страдала бы перед смертью, как страдаю я по ее вине! – взмолилась я, когда мои жалобы иссякли, сменившись слезами.
– Не плачь, Беа, моя маленькая, любимая сестренка! – шептал Брайан, обнимая меня и гладя по голове. – Я клянусь тебе, что она умрет, умрет от моей руки, испив прежде до дна чашу боли, которую я ей уготовлю!
Он вложил руки в мои ладони, как при вассальной присяге, и я приняла его страшную клятву. Уверенная в том, что Брайан не изменит данному слову и отомстит леди Марианне за мои страдания, я смотрела на Гая с тайным превосходством. Когда я умру, а она погибнет от руки Брайана, кого из нас ты станешь оплакивать, супруг мой? Впрочем, глупый вопрос! Ответ был известен заранее: конечно ее – не меня.
Как же отрадно преклонить колени в торжественной тишине, вдохнуть запах воска под высокими сводами церкви, увидеть если не самого дядю Гесберта, то хотя бы его имя на надгробной плите! Я не верила Гаю. Мой дядя не был святым, но и алчным не был, и никогда не нарушал данный им обет целомудрия. Не знаю, зачем Гаю вздумалось оговорить его, но дядя Гесберт был добрым и богобоязненным человеком, да пребудет его душа в мире лучшем, чем тот, в котором пока оставалась я!
Мне было хорошо и спокойно в обители, и я радовалась, что смогу провести в ней не один день, а несколько. Гай не мог сделать мне лучшего подарка, если бы и пожелал. Но подарков от него я давно не видела и понимала, что он дал мне разрешение, лишь бы не видеть меня, и чем дольше – тем лучше. Настоятель принял меня с отменным радушием, разместил в удобных и светлых комнатах и заверил, что я могу приходить в церковь, когда пожелаю. Мое присутствие ничуть не помешает монахам молиться.